"Борис Хазанов. Далекое зрелище лесов (роман)" - читать интересную книгу автора

"Да чего уж тут думать, коли у нас с ним ничего не получается. И так, и сяк,
а в избу никак. Может, я уже старая. А может, силы у него нет, вся сила в
заботы ушла, его на работе ценят".
"Детей у тебя нет?" - спросил я.
"Нет. Была девочка, от другого, да померла".
"И у меня,- сказал я,- была девочка".
ХI
Не могу сказать, чтобы работа моя подвигалась бодрым темпом, говоря по
правде, она почти не двигалась. Не внешние, а внутренние причины были тому
виной. Раздумывая над своим проектом, я обнаружил опасность, о которой давно
следовало подумать: риск потерять свою личность. Смешно сказать: то, за чем
я охотился, что хотел восстановить, заново отыскать, отшелушить, как ядро
ореха,- оно-то как раз и ускользало от меня.
Я должен был отдать себе ясный отчет в этой опасности: намерение
реконструировать свою жизнь - месяц за месяцем, а если можно, день за днем,
не упустив ни одной мелочи на дне моей памяти, ни одной тени в ее подвалах и
закоулках,- неизбежно приведет к тому, что я не увижу за деревьями леса. Я
предчувствовал, что из этого получится: старательное перечисление мельчайших
событий прошлого заслонит, поставит под сомнение то, что было исходной
посылкой всей этой затеи: уверенность в том, что я - это я, нечто единое и в
основе своей неизменное.
Мои воспоминания о младенчестве можно было сравнить с клочками разор-ванного
письма, плывущими по воде, с трудом можно было прочесть на них размытые
обрывки слов. Начиная с какого-то времени, они сменялись более или менее
четкими эпизодами, подчас даже чрезвычайно четкими, но это была скорее
память о вещах, чем о людях, чьи лица по-прежнему представлялись светлыми
пятнами; эти эпизоды казались чрезвычайно значительными, хотя невозможно
было понять, почему именно этот случай, эта, а не какая-нибудь другая
домашняя вещь, картинка в книжке, чья-то мимолетная фраза или уличная
вывеска впечатались в память; постепенно число их множилось, вещи обступали
меня, и я готов был предположить, что на самом деле я помню все и храню все
впечатления в архивах моего мозга, но неразвитость психического механизма,
который можно назвать упорядочивающим началом, несовершенство, о котором я
мог теперь судить задним числом, мешало мне выстроить цепочку воспоминаний и
поднять со дна памяти целиком то, о чем я, как водолаз, мог судить, лишь
обходя вокруг погруженный в ил корабль моего детства, раздвигая водоросли и
всматриваясь в темные иллюминаторы. Там, в залитых водой каютах, покоилась
цивилизация вещей, но я мог о ней лишь догадываться.
Таковы были первые три или четыре года жизни, когда мое "я" было скорее
условием того, что все это некогда существовало, нежели чем-то первичным -
автономным сознанием. Позже я замечал, что возвращаюсь к уже знакомым
местам, связь лиц и происшествий была не хронологической, но подчинялась
иному закону, вроде того как товары в магазине разложены отнюдь не по датам
их изготовления; я даже думаю, что сделал некоторое открытие, обнаружив
среди завалов памяти область уже достаточно упорядоченную, но все еще не
подвластную деспотизму времени. Вскоре, однако, само это слово "вскоре"
говорит о том, что время взяло реванш,- хронологический принцип
восторжествовал: начиная с шести или семи лет я обрел непрерывность своей
жизни и плетусь дальше в своих воспоминаниях, держась за канат времени.
Это скомканное, смятое, складчатое время воспоминаний, которое я пытаюсь