"Борис Хазанов. После нас хоть потоп (роман) [H]" - читать интересную книгу автора

он проводил время среди книг и аристократических воспоминаний, убеждает, что
им владел не один лишь голый чистоган. Рискнем высказать предположение, что
в конспиративном заведении Олега Эрастовича смотрины были неким эквивалентом
того, что некогда называлось jus primae noctis 1.)
Так вот, если вернуться к Шурочке, едва ли ее неуверенность была вызвана
самой этой демонстрацией, ведь она приблизительно знала, куда идет,
приблизительно догадывалась, что предстоит что-то "в этом роде". Мужчинам
свойственно преувеличивать стыдливость другого пола. Вернее сказать, мужчины
не в состоянии понять, где кончается истинная стыдливость и начинается
театр, не в состоянии уразуметь простой факт, что стыдливость - это уступка
тому преувеличенному значению, которое они придают наготе. Дрожала ли она от
холода или при мысли о том, как бы не подкачать в телесно-профессиональном
смысле? Профессией предстояло еще овладеть, и, как многие начинающие,
несмотря на свои 27 или 28 лет, она несколько романтизировала ее.
В былые времена, если верить романистам, на рынке любви преобладали
соблазненные горничные, изгнанные из богатых домов; в наши дни, когда
горничных давно уже не существовало, общественную потребность удовлетворяли
продавщицы магазинов, подавальщицы в пивных, уборщицы, парикмахерши,
медсестры. Нам довелось беседовать с Шурочкой. Она была откровенной -
насколько позволяет женщине быть искренней ее лицедейство перед самой собою.
Что прельстило ее, почему она согласилась работать у Эрастовича? Она пожала
плечами. А почему бы и нет? В самом деле, вместо того чтобы спрашивать, что
побуждает девушку выйти на панель, следовало бы спросить, что удерживает ее
от этого.
Десять, а то и больше суточных дежурств в месяц, весь день на ногах, ночью
тоже нет покоя, так что к концу смены валишься с ног; а ведь и дома тоже не
сидишь без дела. А зарплата? За такую зарплату вкалывать - надо еще поискать
дураков. Да и вообще... В этом "вообще", собственно, и заключался ответ,
заключалась правда, для которой ссылки на трудную жизнь были скорей
оправданием.
Укажем на очевидный парадокс публичного ремесла: проституция, как нам
объясняли, представляет собой опредмечивание женщины; не столько
надругательство над телом, сколько пренебрежение личностью; женщина есть
товар, объект желания и наслаждения, прочее несущественно. И в то же время,
да, в то же время это ремесло обещает ей то, чего никогда не может дать
обыденная жизнь. Разве не она, эта тусклая, скучная, безжалостная и
бесперспективная жизнь, аннулирует ее личность? Тогда как "ремесло"
возвращает свободу. Если хотите, возвращает чувство собственного
достоинства! Ремесло приносит деньги, но так же, как скудость средств не
была единственной причиной схождения на стезю порока, гонорар сам по себе
еще не есть единственный резон продажной любви. Проституция тела есть
раскрепощение души, да, не что иное, как особый способ самоутверждения, если
угодно, самоосуществления.
Быть может, парадокс этот задан самим языком. Разве шум языка, риторика
языка, демагогия языка не навязывают нам готовый образ мыслей, готовый
ответ, едва только мы произнесли все эти слова: купля, продажа, отчуждение,
унижение? Шурочка ожидала увидеть циничного поработителя, презрительного
хама - чего доброго, для начала предстояло разделить постель с ним самим.
Вместо этого ее встретил джентльмен изысканных манер. Шикарный дядька!
Дуновение иной жизни, похожее на аромат французских духов, обдало ее; она