"Михаил Харитонов. Пять стихий (сборник)" - читать интересную книгу автора

Первосвященник вздрогнул.
- Нет, - сказал он глухо. - Я... я не могу. Правда не могу.
- Только не надо этого, профессор. Почему вы заказываете телят и ягнят,
а не коров и овец? Потому что "этого" больше в молодых, чем в старых. И в
них оно какое-то другое, не так ли?
- Я не детоубийца. Я не детоубийца, слышите?!
- Только не надо вот этого, профессор. Мы все здесь убийцы. Только что
мы убили тридцать человек. Молодых, сильных. И если можно будет уменьшить
жертвы...
- Хорошо. Имейте в виду, младенцы таки должны быть здоровыми. Вы
сможете нам это обеспечить?
- Может быть. Да... вы говорили, что чувствуете Огонь.
- Да. Сейчас он спит. Но скоро он проснется, и потребует еще.
- Может быть, когда мы построим второй стеллатор...
- ...то нам придется расширить камеры под Рабочим Залом. Нам нужна
будет детская комната. Кроватки. Бутылочки с молоком. Вы таки представляете
себе эти бутылочки с молоком?
- Прекратите. Прекратите немедленно.
- Что прекратить? Этот мир, да?
Профессор широко развел руками.
- Если бы я действительно верил во что-то такое... В высшее начало. В
Творца миров. Но Творец миров не допустил бы того, что мы делаем, правда?
Премьер почесал нос.
- Не знаю. Я, наверное, не очень хороший теолог... Мы договорились. Не
спрашивайте меня, как я это сделаю, но... устраивайте свою детскую комнату.
- Нашу, господин премьер. Нашу детскую комнату.

Лед

Хороший коммунист - мертвый коммунист.

Популярный лозунг времен холодной войны

Россию надо подморозить.

Константин Леонтьев

2010 год. Москва. Бункер 00А154. Помещение А. "Саркофаг".
Сначала не было ничего - только ужас, ужас и холод. Когда ужас
становился нестерпимым, он проваливался куда-то вниз, в белесый туман, туда,
где нет ничего, и где - он знал это - и его самого не станет. Но пустота
лопалась, и он снова оказывался в самом центре засасывающего ужаса, чтобы
снова провалиться в ничто. Потом что-то изменилось. Что-то горячее поползло
вверх - он не понимал, что и куда, но именно вверх. Ужас стал нестерпимым,
он отчаянно цеплялся за небытие, но горячее упрямо поднималось, и неожиданно
он почувствовал боль - сначала еле заметную, а потом она заполнила его
целиком. Боль сжимала, давила, вминала его в какой-то страшный колодец, у
которого не было верха, только низ, низ, и который становилась все теснее,
теснее, теснее, но откуда-то снизу его тянули за нить, приковывающую его к
чему-то на самом дне колодца. Он знал, что достаточно порвать эту нить, и он