"Михаил Харитонов. Зимы не будет " - читать интересную книгу автора

приедет, когда кончатся большевики. Большевики кончатся, она приедет, они
поженятся.
Получилось как раз наоборот: всё кончилось, кроме большевиков.
- ...и, таким образом, Шекспир - не только огромный шаг вперёд, но и в
эстетическом плане не менее огромный шаг назад, по сравнению с тем, к чему
стремились ранние английские драматурги. У меня всё, - заканчивает Шпулин.
Рабочие сидят, притихшие, с добродушными неумными лицами. Выскакивает
заведующий со своим обычным спичем:
- Есть вопросы? Товарищи, у вас есть ещё вопросы к лектору? Нет
вопросов? Расходимся организованно! Организованно, товарищи, расходимся!
Рабочие осторожно шевелятся, не поднимаясь с мест. Заведующий (Шпулин
никогда не мог запомнить, кто у них там чем заведует) начинает заполнять
подозрительного вида бумажки. Большевики откуда-то прознали, что у
нормальных людей "всё делается по документам", и завели себе множество
липовых "документов" - каких-то карточек, корешков, талончиков, истёртых
тетрадочек, и от лишнего крестика в грошовой тетрадочке могла зависеть
чья-то жизнь. Поэтому Виталий Игнатьевич всегда следил, чтобы заведующий
обязательно проставил в колонку кривой крестик, означающий, что Шпулин
прочёл лекцию на тему "Английская буржуазная литуратура XIX века". Положим,
Марло и Шекспир жили несколько раньше, но Шпулину и в голову не пришло бы
что-нибудь поправлять: если большевикам хочется девятнадцатый, пусть будет
девятнадцатый.
Потом его обычно кормили в столовой. Однажды, правда, налили водки, а
потом стали спрашивать, как он относится к советской власти. Но это было в
порядке вещей: большевики были просто не способны всё время сдерживать свои
насекомьи инстинкты, и не пытаться время от времени вонзать жвалы в других
насекомых.
Шпулин не обижался на такие вещи - его ненависть ко всему советскому
была выше этого.


* * *

В школу он устроился перед самой войной. То есть - после нэпа, угара
нэпа, знакомства со Шкловским, индустриализации, статьи о временах
староанглийского глагола (Якобсон напечатал её в одном из пражских
сборников), ссоры со Шкловским, и начала несостоявшейся книги о Марло, так
и умершей в груде рукописей.
В школе он неожиданно для самого себя заженихался, собираясь связать
судьбу с молодой учительницей математики. Но вовремя оставил затею: девица
пила ситро огромными глотками, называла Шпулина "шпулькой", не знала, кто
такой Иннокентий Анненский, визгливо хихикала во время интимных таинств, и
в довершение всего заразила его триппером. Триппер ему вылечил народными
средствами сосед, бывший красный командир, личность по-своему колоритная
("подобный человеческий тип мог бы заинтересовать Леонида Андреева", обычно
думал про него Виталий Игнатьевич). Ощущение гадливости, правда, осталось.
Потом была война, эвакуация, в разваливающиеся столыпины на сорок
человек или восемь лошадей набивали по восемьдесят голов. Впоследствие
Шпулин тщательно перебрал немногие оставшиеся воспоминания о переезде, и
вынужден был признать, что, судя по всему, он был очень плох, поскольку