"Михаил Харитонов. Зимы не будет " - читать интересную книгу автора

выглядело бесперспективным.
Задача стояла всё та же - найти Второй Том "Мёртвых душ". Логичнее
всего было бы предположить, что большевики попросту его уничтожили.
Неодолимая Сила, однако, настаивала, что книга не уничтожена, а именно
спрятана. Вопрос был в лишь том, как именно его прячут и где. Здесь были
два варианта. Либо Второй Том поэмы, вместе с прочими опасными для
большевиков бумагами, замурован в какую-нибудь бетонную стену (с них
станется). Этот вариант отпадал сразу, потому что делал текст недоступным,
а откровение бессмысленным. Либо он лежит в каком-нибудь архиве, и с ним
работают. Что могут делать коммуняки с текстов Второго Тома гоголевской
поэмы, Виталий Игнатьевич понять не мог. Наверное, что-нибудь мерзкое.
Неодолимая Сила на этот счёт ничего не говорила. Она хотела, чтобы Шпулин
искал - и нашёл.
Литературоведческое сообщество представляло из себя то самое, чего он
и ожидал - сборище несчастных, запуганных людей, больше всего на свете
опасавшихся ненароком не вписаться в роковые извивы Генеральной Линии
(Виталий Игнатьевич ощущал её почти физически - как холодную, скользкую,
ядовитую змею, главную противницу Неодолимой Силы, которой он служил).
Военные переводчики и разведаппарат были чуть более перспективны - но чутьё
подсказывало ему, что копать надо не здесь. Впрочем, беспокоиться было не о
чем: течение уже подхватило его и понесло вглубь. Он прошёл через две
проверки (первая из них восстановила настоящую фамилию и биографию его
отца, - жалкий улов, - а вот вторая обошлась ему в пару-тройку седых
волосков) и несколько задушевных бесед с гебистскими людознатцами,
пытавшимися распотрошить ему душу на предмет каких-нибудь следов
нелояльности. Подписал полагающееся количество бессмысленных бумажек: все
эти "спецпропуска" и "особые разрешения" выдавались в обмен на "подписки",
"личные заявления" и прочие клятвы на крови. "Хорошо, хоть на крест плевать
не заставляют" - думал Виталий Игнатьевич.
Пробравшись почти в самый центр паутины, Шпулин почувствовал что-то
вроде разочарования. Тайны, к которым он был допущен, оказались
однообразными, как дешёвые порнографические открытки для гимназистов. Он
сидел над бесконечными простынями секретных документов, а память послушно
наматывала на свои серые веретёна кудель разбойничьей шпионской цифири.
Это была нудная, изматывающая, и совершенно бессмысленная
деятельность. Но он терпел, потому что чувствовал: он находится где-то
близко.
Наконец, после ещё одного купания в жупеле и сере (на сей раз с ним
беседовали профессиональные психологи, так что пришлось жарко - спасибо
Неодолимой Силе, выручила, да и память не подвела, так что всё обошлось) он
был представлен полковнику с нежной фамилией Лизолькин, неофициальному
руководителю Комиссии по возвращению, она же - "Отдел 1-95".


* * *

- Ещё одно... - Лизолькин подошёл к окну, отодвинул зелёную штору.
Редкие московские огни вызывали в памяти стихи Лермонтова, и дальше по
ассоциации - известную поговорку "Москва - большая деревня" и бессмертное
"О Русь! О Rus!"