"Михаил Харитонов. Кабы не этот Пушкин " - читать интересную книгу автора

подыгрывать её предрассудкам и тайным страстям. А Достоевский, с его-то
умом и талантом - угождал бы самым тайным, самым скрытым сквернам
человеческим. Играл бы на тех струнках, о самом существовании которых люди
обычно и не догадываются. Проницал бы словом тонкие трещинки, что можно
найти даже в стальном сердце, не говоря уж о сердцах плотяных... Другие же
литераторы, не столь даровитые, стали бы восполнять огрехи слога клеветами
на начальство, разжиганием неудовольствий в низших классах общества, и так
далее. Тут-то англичанка бы к нам и влезла.
- Может быть и так, Аполлон Аполлонович, - Бугаев положил прибор на
тарелку. - Да только, извините за откровенность, рассуждение ваше
напоминает лафонтенову басню про лисицу и виноград. Дескать, не дано нам,
ну и не надо, оно и к лучшему. А на самом деле - видит око, да зуб неймёт.
Вот, к примеру: согласитесь же, что на русском языке не может быть хорошей
поэзии. Слова длинны, грамматика тяжела, рифмы бедны. То ли дело
итальянский, с его певучестью и изобилием равнозвучных окончаний!
- На стишках свет клином не сошёлся, - насупился Аблеухов. - Да и
потом: были же у нас Жуковский и Веневитинов. Особенно Жуковский, сей плод
союза двух непоэтических народов, русского и турецкого...
Мустафа навострил уши.
- Хотя, конечно, перекладчик с немецкого не есть поэт
самостоятельный, - закончил канцлер. - Ему бы войти в настоящий поздний
возраст, в гётевские года - тогда, возможно, его лира обрела настоящий
голос. Так умереть! В расцвете душевных сил... от руки молодого негодяя.
- Жуковский сам его вызывал, - напомнил Бугаев.
- Да, вызвал! За гнусную эпиграмму, оскорбительную для мужчины и для
дворянина, - Аполлон Аполлонович пристукнул по столу стопкой. - За одну
рифму "Гете, Грею - гонорею" следовало бы прострелить ему то самое место,
где она заводится. Прав был Суворов: пуля - дура... Ну, а тот, разумеется,
сбежал за границу. Заяц.
- Ну, там его радушно не встретили, - усмехнулся Бугаев. - Кажется,
его прикончил какой-то французский бретёр. Жаль, конечно, что пал не от
русской руки...
Его высокопревосходительство молча поднялся из-за стола, давая понять,
что дружеское общение на сегодня закончено и пора приступать к делам.
- А если подумать, - Бугаев тоже встал, - а что, кабы вовсе не было
этого Пушкина? Жуковский был бы жив и в поздние лета создал свой шедевр. Им
вдохновившись, расцвела бы русская словесность. Случилась бы у нас в
Отечестве великая литература? Как мыслите, Аполлон Аполлонович?
- Я так мыслю, что история сослагательного наклонения не ведает, -
строго заметил канцлер. - Да и что вам дались стишки?
- Уж признаюсь во грехе, - смутился молодой офицер, - я в молодости
того... рифмоблудствовал. Даже издавал что-то. Подписывался для секретности
"Андрей Белый". Дрянь, конечно, стишки. А на французском свиристеть, как
всякие Бальмонты, не хотелось. Пришлось пойти по государственному поприщу.
Верите ли, иногда грущу...
- Вздор, - решительно прервал его Аблеухов. - Займёмся насущным. Что у
нас там с докладом?
- Закругляемся, Аполлон Аполлонович! К вечеру представлю первый
вариант, вам под карандашик...
- Хм, к вечеру? К семи... а лучше к шести. Тогда я за вечер управлюсь.