"Михаил Харитонов. Кабы не этот Пушкин " - читать интересную книгу автора

слугой Российской Империи". Как выяснилось вскорости, за этим лестным
определением последовали и практические выходы: Аполлон Аполлонович стал
приглашаем на вечерние чаепития в Высочайшем Присутствии, на коих
обсуждались наиважнейшие вопросы... Мустафа, volens nolens осведомлённый
даже о таких подробностях, вчуже трепетал - похоже, опять настало опасное
время.
Он явился перед Аблеуховым самолично - с подносом, на котором стояла
чаша с шербетом и графин с охлаждённым хлебным вином.
Его высокопревосходительство было в самом дурном настроении. Аблеухов
даже не выбранил Мустафу за нерасторопность, хотя следовало бы: до такой
степени канцлер был не в духе. И водку-то он налил себе не на два пальца, а
целую стопку, и опрокинул-то единым махом, закусив, по обыкновению,
шербетом.
- Мустафа, - внезапно обратился он к домоправителю, - вот скажи: ты
знаешь ли стихосложение?
Оторопевший Мустафа думал почти что целую минуту.
- Когда я служил у французского посланника, - наконец, нашёлся он, - я
сопровождал его дочь в театр. Там говорили стихами. Мне не понравилось.
Глупость.
- Это потому, что ты природный турок, - рассеянно заметил Аполлон
Аполлонович, - а турецкий язык есть язык военный... Образованный перс
оценил бы сладость творений Расина.
- Персы слишком образованы, чтобы быть хорошими воинами, - не смолчал
Мустафа.
- Что ж, в этом ты прав, - вздохнул барин. - Взгляд, конечно, очень
варварский, но верный. Распорядись насчёт экипажа. Я еду.
Этот короткий разговор Мустафе очень не понравился. Что-то нехорошее,
неладное ощущалось в этом неожиданном интересе Аполлона Аполлоновича к
поэзии.
Сборы тоже принесли мороки и беспокойства. Особенно нехорошо было то,
что одна из лошадей, когда её запрягали в коляску, забилась: примета была
самая дурная. Когда же коляску вывезли во двор, прямо перед ней дорогу
перебежала кошка. Это русское суеверие дополнительно встревожило прислугу -
все только о том и шептались, что барину пути не будет.
Аполлон Аполлонович предпочитал закрытые экипажи. В жарком,
слипающемся воздухе белое лаковое полотно коляски хотя бы напоминало о
прохладе. Оставалось надеяться, что к вечеру хоть чуточку разветрится.
Откинувшись на сиденье, Аблеухов размышлял о предстоящем разговоре.
Впервые за все эти годы ему предстоит высказываться по вопросу, не
связанному напрямую с финансами Империи. Причём по вопросу сложному,
тонкому, и - чего уж там - соблазнительному. Да, соблазнительному. Потому
что у него, Аблеухова, тоже есть сердце. Русское сердце, жаждущее славы,
признания. Но не такой ценой. К великому сожалению, он сейчас единственный,
кто понимает всё значение этой экономической категории. Цена: вот что
определяет всё. Французский посланник, звонивший утром, эту цену ясно
обозначил. И эта цена - существенное похолодание в русско-французских
отношениях. Что является почти верной гарантией победы прогерманской
партии, а значит - возвращения к ситуации четырнадцатого года, когда Россия
прошла буквально на волосок от гибели...
Остаётся надеяться, что Государь Император, как и прежде, прислушается