"Брет Гарт. Гэбриель Конрой" - читать интересную книгу автора

же решительного характера. Молодой человек, хотя плечи его ссутулились, а
ноги едва ходили, хотя горе и заботы избороздили его лоб преждевременными
морщинами и проложили складки в углах застывшего рта; молодой, хотя
страдания и голод прогнали с его лица юношескую беспечность, оставив лишь
ярость и отчаяние.
Подойдя к дереву у входа в каньон, он счистил снег с парусинового
плаката, а потом привалился к стволу и простоял несколько минут
неподвижно. В отрешенной этой позе сквозило нечто такое, что говорило о
крайнем изнеможении еще красноречивее, нежели лицо его и движения, и было
трудно объяснимо даже при создавшихся обстоятельствах. Чуточку отдохнув,
он двинулся дальше, подстегивая свою нервную энергию, спотыкаясь, падая,
останавливаясь, чтобы поправить соскальзывавшие с ног лыжи-самоделки из
еловой коры, и вновь устремляясь вперед с лихорадочностью человека,
который страшится, как бы не изменила ему его крепкая воля, последний его
оплот.
На расстоянии мили от дерева, где каньон, сужаясь, постепенно
поворачивал к югу, из отверстия в снегу поднимался слабый кудрявый дымок.
Когда молодой человек подошел поближе, он увидел свежие следы; у
невысокого холмика, откуда тянулся дым, снег был утоптан. Тут он
остановился, а если точнее сказать, прилег у входа в снеговую пещеру и
что-то крикнул слабым голосом. Ответ прозвучал еще слабее. В отверстии
показалась голова; из пещеры вылез человек, закутанный в лохмотья; за ним
второй, третий, четвертый; скоро восемь человеческих существ, мужчин и
женщин, окружили лежавшего на снегу вестника. Они сидели, при-пав к земле,
как звери; на зверей они походили и полным отсутствием чувства приличия и
стыда.
Они были так худы, так измучены, на их прозрачных от истощения лицах
царила такая безнадежность, человеческое в них - вернее, то, что осталось
человеческого, - пробуждало столь сильную жалость, что, глядя на них,
трудно было не заплакать. Скотское же в них, пробужденное выпавшими на их
долю лишениями, тупость, зверство, отсутствие мысли в лице выглядело столь
нелепо, что поневоле рождался смех. Это были деревенские жители,
принадлежавшие в большинстве к тому социальному слою, который черпает
самоуважение не в нравственной силе и не в силе интеллекта, а лишь в
общественном положении и во владении собственностью. Как только страдание
уравняло их, они отбросили стыд и совесть: за душой у них не осталось
ничего, что могло бы заменить утраченные материальные блага. Они были
детьми, но без детского честолюбия и духа соревнования; они были мужчинами
и женщинами, но лишенными спокойной важности зрелого возраста. Все, что
возвышало их над животным состоянием, было потеряно в снегах. Утрачены
были даже видимые различия пола и возраста: шестидесятилетняя старуха
ссорилась, дралась и сквернословила с ухватками заправского буяна;
страдавший цингой юноша хныкал, стонал и падал в обморок подобно
истерической девице. Так глубоко они пали, что вестник, вызвавший их из
снежной пещеры, сколь ни был сам он дик с виду и подавлен душевно, казался
теперь существом из другого мира.
Все эти люди были не в себе, сознание их помутилось, но одна женщина,
как видно, вовсе лишилась рассудка. Она держала небольшое одеяло,
сложенное так, словно в нем был укутан младенец (ребенок умер у нее на
руках несколько дней тому назад), и баюкала сверток с трогательной верой в