"Джоанн Харрис. Спи, бледная сестра " - читать интересную книгу автора

безбрежная пустота. Словно этот Генри Честер, художник, дважды
выставлявшийся в Королевской академии, вовсе не я, а лишь невнятный плод
чьего-то воображения, пробка от бутылки с джинном, утонченно-злым духом, что
пронизывает мое существо и толкает в круговерть опасных приключений, на
поиски бледного, испуганного призрака самого себя.
Мой джинн - пилюля хлорала, темная спутница моего сна, некогда
ласковая, а ныне жестокая супруга. Однако мы слишком многое пережили вместе,
мой джинн и я, чтобы сейчас расстаться. Мы вместе будем писать эту повесть,
но как мало осталось у меня времени! Солнце опускается за горизонт, и,
кажется мне, я уже слышу, как хлопают крылья черного ангела в самом темном
углу комнаты. Она терпелива, но терпение ее не бесконечно.
Бог, самый изощренный мучитель, соблаговолит дать мне чуточку времени,
чтобы я дописал историю, которую возьму с собой в холодную подземную
обитель - конечно, не холоднее, чем этот труп, в котором я живу, чем пустыня
моей души. О, он ревнив, этот Бог, столь безжалостны бывают лишь
бессмертные. Когда я воззвал к Нему в своей мерзости и страданиях, Он
улыбнулся и ответил словами, кои явлены были Моисею из неопалимой купины: "Я
есмь Сущий".[1] Я есть тот, кто есть. В его взгляде нет сострадания, нет
нежности. Я не вижу в нем ни грядущего спасения, ни грозящего наказания -
лишь бесконечное равнодушие, не обещающее ничего, кроме забвения. Но как
жажду я этого! Слиться с землей, чтобы даже сей всевидящий взгляд не смог
меня отыскать... И все же ребенок внутри меня плачет в темноте, а мое бедное
разбитое тело умоляет продлить срок... Еще чуть-чуть, еще одна сказка, еще
одна игра.
И черный ангел оставляет свою косу у двери и садится рядом со мной для
последней партии в карты.
Я не должен писать после заката. Ночные слова лживы и тревожны, однако
именно ночью власть слов сильнее всего. По ночам Шехерезада плела свою
тысячу и одну сказку, и каждая - дверь, в которую она ускользает снова и
снова, а Смерть преследует ее по пятам, как голодный волк. Она знала власть
слов. Если бы я не перестал искать идеальную женщину, мне следовало бы
отправиться на поиски Шехерезады, высокой и тоненькой, с кожей цвета
китайского чая. Ее глаза как ночь, она идет босиком, надменная язычница, не
обремененная моралью и скромностью. И она коварна. Вновь и вновь она играет
со смертью и выигрывает, и меняет обличье, и каждую ночь ее жестокий
муж-людоед видит новую Шехерезаду, которая утром ускользает прочь. Каждое
утро он просыпается и смотрит на нее в свете солнца, тихую и бледную после
ночных трудов, и клянется, что больше его не проведут. Но едва опускаются
сумерки, она снова плетет паутину своих фантазий, и он думает: "Еще один
раз"...
В эту ночь Шехерезадой буду я.

Отшельник[2]

1

Не смотрите на меня так - это невыносимо! Вы думаете, как сильно я
изменился. На картине вы видите молодого человека, у него чистый бледный
лоб, темные кудри, спокойные глаза. И вы спрашиваете себя: неужели он - это
я? Надменно выпяченная челюсть, высокие скулы, длинные тонкие пальцы будто