"Элизабет Херинг. Служанка фараона " - читать интересную книгу автора

родившегося теленка.
Сейчас я уже не способна описать все происшествия нашего плавания. В
цепи событий прошедших лет не хватает некоторых звеньев. Память хранит лишь
отдельные картины. Живая вода воспоминаний не образовала широкого потока -
она оказалась пойманной лишь в разбросанные местами колодцы.
И вот перед глазами встает еще одна картина. День только начинается,
солнце едва поднялось из моря, и свежий утренний ветер надувает паруса.
Море почти спокойно, и наш корабль быстро и уверенно рассекает волны. На
палубе сидит молодой человек. Он и не моряк, и не чиновник. Я часто видела,
как задумчиво он смотрит вдаль, но он еще ни разу не разговаривал со мной.
Я не могу понять, чем он занят. Я только вижу, что он наклонил
голову.
Но внезапно он что-то кричит и вскакивает с места. А моя обезьяна,
которая стояла позади него и заглядывала через плечо, делает большой
прыжок, карабкается на снасти и что-то крепко зажимает в левой руке.
Я вижу, что юноша манит животное, грозит ему и очень волнуется. Тогда
я бросаюсь к возбужденному человеку - я и сама не знаю, как я на это
решилась, - и прошу его встать так, чтобы животное не видело его. Я начинаю
манить и звать обезьяну. Она слушается меня и приближается, прыгая по
канатам; наконец, она бросает мне какой-то свиток, который, к счастью, мне
удается поймать, иначе он упал бы в воду.
Юноша очень доволен, когда я возвращаю ему свиток. Я же не разделяю
его радости - я отдала бы жизнь, чтобы узнать, что же заключает в себе
странная вещь, которая не кажется мне сколько-нибудь ценной. Но я слишком
застенчива, чтобы спросить его об этом. Он же как будто читает просьбу в
моих глазах, разворачивает свиток и показывает мне. Нет, Рени, ты не можешь
себе представить, как я была ошеломлена! Он показывает мне мою деревню,
Рени, с ее хижинами и деревьями, и да, да, там есть и Параху, со своей
длинной, острой бородой, а за ним стоит Ити, Ити во всей своей толщине, со
слоновьими ногами и жиром, который складками свисает со всего тела, с рук и
ног. Я натерпелась страха от этой женщины, но тем не менее часто исподтишка
смеялась над ней. Но теперь, когда я снова увидела ее здесь, на этой
безжалостной картине, то внезапно поняла, что она заслуживает не боязни или
насмешек, а глубокого сострадания.
Мое удивление и изумление обрадовали художника, а когда я искоса
посмотрела на него и спросила:
- Это колдовство? Он рассмеялся.
- Да нет же, - приветливо сказал он, - это не колдовство! Это для
храма царицы!
Он взял тростниковую палочку, которая торчала у него за ухом,
обмакнул ее в сосуд, полный черной жидкости, и у меня на глазах нарисовал
корабль, на котором мы плыли, затем мою обезьяну, сидевшую на реях и
наблюдавшую за ним. Я увидела, как штрих за штрихом появлялось на
ярко-белой поверхности развернутого свитка все то, что находилось вокруг
меня.
Он заметил, какую радость доставляют мне эти картины, а возгласы
удивления, которыми я сопровождала его действия, развеселили его.
- Как зовут тебя, дитя? - поинтересовался он. А когда я шепотом
ответила:
- Мелит.