"Петер Хандке. Учение горы Сен-Виктуар (Тетралогия-2)" - читать интересную книгу автора

Сен-Антонен. (Сезанн, уже на склоне лет, как-то раз тоже "приблудился" сюда,
как он говорит в одном из писем.) Здесь есть кафе, в котором можно сидеть на
улице, в тени деревьев ("RelГўche mardi" [4]); густая акация со спутанными
ветками закрыла ажурным ковром поблескивающий сквозь листву отвесный склон
горы.
Плато, по которому проходит дорога " 17, уходящая дальше на восток,
словно в неизведанные дебри страны, - это плато кажется совершенно
бесплодным и почти необитаемым. На всем участке, представляющем форму
эллипса, на его западной оконечности отмечена лишь одна-единственная
деревня, именующаяся Сен-Антонен-сюр-Байон. Следующий населенный пункт
называется Пюилубье, и находится он в двух часах ходьбы, уже за пределами
плато, на склоне, ведущем к равнинной части Прованса. Эту горизонтальную
плоскость, нависающую мощной плитой над ландшафтом, я буду называть здесь
"Плоскогорьем философа".
В некоторой нерешительности я шагал по пустынной дороге. (Автобусы
отсюда в Экс не ходили.) Но скоро уже сомнения были отброшены, и я продолжил
свой путь в Пюилубье. На трассе ни одой машины. Тишина, в которой каждый
шорох воспринимается как звучное слово. Вокруг одно сплошное тихое брожение.
Я шел, удерживая все время в поле зрения гору, иногда непроизвольно
останавливался. В просвете корытообразной выемки на гребне хребта, там, где
небо было особенно синим, я увидел идеальный перевал. Выжженные луга
тянулись до самого подножия отрогов и казались выбеленными от домиков
улиток, облепивших стебли. Они придавали всему ландшафту какую-то ископаемую
допотопность, в которую теперь вдруг неожиданно включилась и гора, явившая в
одно мгновение свою исконную сущность, представ в виде монументального
кораллового рифа. Уже перевалило за полдень, и солнце сместилось в сторону;
с противоположной стороны дул ветер. Написанное прошлым годом под землею
плугом дало ростки и воссияло могучим светом. Стебли по краю дороги
величественно пролетали мимо. Я замедлил шаг, не торопясь расстаться с
белизной горы. Что это было? Ничего. Ничего не происходило. И происходить не
должно. Я освободился от ожидания и не впал в возбуждение. Размеренность
шагов уже давала ощущение танца. Растяженное тело, заменившее собою меня,
будто мягко покачивалось на паланкине, который несли мои ноги. Этот
танцующий путник был мною, превратившимся в частный пример, каковой выражал
"бытийную форму растяжения как особого измерения и саму идею этой формы",
что, по мысли философа, "представляет собой одну и ту же сущность, явленную
двояким образом", - хотя я, в этот совершенный час, выражал ее не двояко, а
целокупно-однородно: как правила игры и как игру правил, подобно тому ходоку
из Верхней Австрии, в болтающихся брюках. Теперь я и сам знал, "кто - я", и
как следствие - ощутил смутное движение неопределенного императива. Труд
философа представлял собой как-никак этику.
На одной из фотографий Сезанн стоит, опираясь на толстую палку, с
рисовальными принадлежностями за спиной, готовый отправиться, как гласит
мифическая подпись, "На поиск мотива". Отдаваясь радости движения по этому
высокогорному плато, я не помышлял ни о каких поисках и ни о каких
мотивах, - ведь мне было прекрасно известно, что художнику не нужны особые
"стаи птиц" для того, чтобы не дать распасться явленному нам в его картинах
царству мира. Единственные животные, которых он еще в самом начале как-то
допускал, были собаки, присутствующие на демонических пикниках и в сценах
купания: их трактовали как символ неприятия духовного томления, что якобы