"Петер Хандке. Учение горы Сен-Виктуар (Тетралогия-2)" - читать интересную книгу автора

очень пестрыми.

Для меня это было межвременье: целый год без определенного места
жительства. Историю человека со скрещенными руками я написал в основном в
номере американской гостиницы, и оттого, что я каждый день глядел на
небольшой пруд, вся история окрасилась утренней серостью этой воды (потом у
меня было такое чувство, будто "я пахал под землей"). Течение этого рассказа
подвело меня к решению вернуться в мою исходную страну, хотя меня не
оставляла в покое одна фраза, сказанная философом: "Лишать корней других -
величайшее преступление, лишать корней себя - величайшее достижение".
До Австрии у меня оставалось всего лишь несколько месяцев. Все это
время я нигде толком не жил или жил у других. Предвкушение радости и
тревожное ощущение стесненности сменяли друг друга.
Ведь я уже нередко сталкивался с тем, что какое-нибудь совершенно чужое
место, не связанное ни с какими особенными или счастливыми моментами,
впоследствии дарило успокоение и простор. Вот здесь, сейчас, я открываю
воду, и передо мною простирается широкий серый бульвар у Порт-де-Клиньянкур.
Вот так во мне родилось непреодолимое желание, говоря словами Людвига Холя,
"вернуться домой, описав дугу", и очертить свой круг в Европе.
К тому же мой герой, как и для многих до меня, был подобен гомеровскому
Одиссею: как и он, я надежно укрылся (временно), имея возможность сказать,
что я - никто; а размышляя как-то о главном персонаже моей истории, я
представил себе, будто он, как некогда Одиссей при помощи феаков, перенесся
во сне в свою родную страну и сначала ее не узнал.
Впоследствии я действительно провел одну ночь на Итаке, в бухте, от
которой начиналась дорога, уходящая куда-то в кромешную тьму, вглубь
острова. И плач ребенка, который будет еще долго слышаться, уносится туда, в
темноту. Сквозь листву эвкалиптов просвечивают электрические лампочки, а
утром от деревянных досок, покрытых росой, идет пар.
В Дельфах, считавшихся некогда средоточием мира, на стадионе, заросшем
травой, порхали бесчисленные бабочки, которых поэт Кристиан Вагнер называл
"освободившимися мыслями почивших святых". Однако, когда я стоял перед горой
Сен-Виктуар, на тропе между Эксом и Ле-Толонель, среди красок, мне
подумалось: "Не является ли то место, где работал великий художник, в
большей степени средоточием мира, нежели Дельфы?"


Плоскогорье философа

Гору уже видно не доходя Ле-Толонель. Она вся голая и почти однотонная;
в ней больше сияния света, чем цвета. Иногда линии облаков можно спутать с
линиями гор, достающими до небес: здесь же, наоборот, поблескивающая гора
кажется на первый взгляд творением неба, чему в немалой степени способствует
будто только что остановившееся движение параллельно ниспадающих отвесных
скал и растянувшиеся по горизонтали у их основания слоистые складки. Такое
ощущение, будто гора излилась с небес, из недр атмосферы почти одного с ней
цвета, и, очутившись внизу, уплотнилась, превратившись в небольшой сгусток
вселенной.
Вообще, на удаленных поверхностях можно иногда наблюдать необычные
явления: задний план, каким бы бесформенным он ни был, изменяется, едва