"Петер Хандке. Детская история (Тетралогия-3)" - читать интересную книгу автора

о смерти учительницы. Свет внутри пустого ночного автобуса совсем белый, и
металлические поручни сверкают. Они едут по мосту: река разлилась и кажется
этой ночью непривычно широкой и темной, с танцующими лунными бликами и
макушками кустов, торчащих из воды. И тогда наблюдающему глазу свидетеля
открывается трагическая красота воодушевленного, пылающего жизнью лица
сидящего в самозабвенной отрешенности ребенка, проживающего снова и снова
тот час, проведенный с другими.

Та умершая учительница относилась к ребенку с большой любовью, и это
впоследствии навело взрослого на мысль, что чужеродность новой школы
проистекала не от ее "государственности" - как он поспешно объяснил себе,
основываясь на собственном опыте, - а только от личного отношения
ответственной за детей персоны, каковая его ребенку (быть может, только
ему?) совсем не подходила. Это было очередное открытие: оказалось, что есть
такая любезность, бесстрастная, идолоподобная (но лишенная доброй воли к
властному, распорядительному вмешательству), которая, будучи проявленной со
стороны учителя, может восприниматься как нечто недоброе, как немилость.
Быть может, взрослый увидел в этом столь знакомую ему отрешенность от всех и
вся, рассеянную отсутственность, в которую он сам нередко впадал и потому
знал, как никто другой, что это и есть корень бесчеловечности, - но, помимо
этого, совсем уже преступным казалось то, что некоторые представители
педагогического сословия не имели даже тени представления о том, что такое
ребенок. Они говорили с ним - беззвучно, смотрели на него - безглядно, а то
терпение и спокойствие, которое они проявляли по отношению ко всем,
воспринималось в отдельности как безучастность.

По прошествии первого полугодия ребенок перестал сопротивляться новой
школе и теперь почти ничего не рассказывал о том, как прошел день. Он даже
как будто примирился со своим положением. И только иногда, когда он
вскидывал глаза, в них была такая покорность судьбе, какую взрослый до сих
пор видел в глазах одного-единственного и к тому же гораздо более старого
человека: она говорила о том, что за этим скрываются чрезвычайные и крайне
печальные, непреодолимые обстоятельства.
Однажды, в спокойную минуту, когда взрослый мог снова, как прежде,
задавать вопросы, ребенок сказал, что он сам себя разлюбил. Другие, дескать,
правы, "со мною что-то не в порядке".
На другое утро мужчина, как уже бывало несколько раз, обратился к
учительствующей персоне, стараясь по возможности не распаляться, хотя при
этом ему все равно не удалось избежать таких слов, как "одиночество",
"тревога", "отторжение", которые на чужом языке звучали, быть может, еще
более формульно, чем в родном. В какой-то момент он обнаружил, что вежливо
слушающий визави в полном смысле его не понимает. В глазах представителя
обучающего персонала появилось странное выражение, которого
просительствующий ходатай никогда не забудет: выражение насмешки, а по
временам даже чистой издевки, принадлежащее человеку из "чужой системы", в
которой никто далее и представить себе не может, что такое "покинутость".
В эту минуту принимается окончательное решение: ребенок не останется в
этой школе ни дня, он уйдет, пусть даже посреди учебного года. (Нескрываемая
улыбка на лице особы, которая параллельно раздает приглашения на какое-то
неведомое мероприятие.) И ребенок ни дня не проведет дома со взрослым: сразу