"Петер Хандке. Детская история (Тетралогия-3)" - читать интересную книгу автора

ласковым (при этом от него не возникало чувства, будто за тобой наблюдают
или видят насквозь). Именно она, говорившая, в силу своего происхождения,
по-немецки, научила ребенка местному языку. Уже к лету он освоил его
настолько, что мог, к немалому удивлению взрослого, свободно объясняться на
нем с другими детьми. Сколько изящества было в ребенке, говорившем на чужом
языке! И всякий раз, когда ребенок переходил на него, казалось, будто
происходило это по волшебству, так элегантно и уверенно у него все выходило,
и притом без всяких огрехов, свойственных местным столичным жителям; слыша,
как он говорит, взрослый вспоминал, что сам когда-то страстно мечтал владеть
другим, чужим языком и, наверное, потому в детстве принимал за таковой свой
детский лепет. Он видел, что теперь ребенок во многом обогнал его, и был за
это благодарен времени - настоящему.

Жизнь у них обоих, казалось, наладилась, и в ней воцарился чудесный
порядок, вот почему мужчина с жаром человека, исполнившегося
знаменательности, беспримерности сложившейся конструкции, воспротивился
поступившему в конце года от директрисы предложению перевести ребенка в
другую школу. Следующей осенью, сказала она, начнется религиозное
воспитание, и ребенку, связанному с принципиально иной традицией, это может
только повредить. Взрослый попытался собрать весь свой закаленный годами
опыт, чтобы убедить эту даму в том, что для людей, подобных ему, нет и не
может быть, как бы им того ни хотелось, никакой действующей традиции и что,
во всяком случае лично ему просто нечего было передавать своему ребенку;
однако старая учительница, похоже, лучше разбиралась в этом и потому только
покачала головой. - В последний день он уводит своего ребенка из школы как
безвинно отверженного, - и вся ответственность за это лежит на нем, ибо он -
потомок окаянного народа, недостойный изгой.

В том же году между мужчиной и ребенком наметился разлад, который не
был похож на обычную размолвку. Все это время взрослый полностью
подстраивался под своего несовершеннолетнего спутника жизни: днем он не мог
себе позволить ничего, кроме как быть ему, так сказать, "кормильцем", и
постепенно даже свыкся с этой, как ему теперь думалось, прекрасной ролью,
считая сие вполне достойным занятием (обслуживая другого, можно вполне
получать удовольствие), даже если уже вечером невозможно было перейти ни к
какой другой деятельности, и он часами сидел, не зная с чего начать, время
от времени впадая в тоску и страстно мечтая о простых вечерних радостях -
вине, книге или телевизоре, - он сидел, примолкший, погруженный в себя,
ожидая, пока, быть может, все же вдруг возникнет из моря молчания форма и
обратит его стол, за которым он собирается с духом, в рабочий верстак. Но
все, что в результате получалось, было лишь промежуточным звеном, мелким
фрагментом, и постепенно в мужчине созрело жгучее желание создать более
значительное продолжение, которое он уже давно мысленно себе представлял,
воображая его часто почти как райскую мечту и полагая, что в воплощенном
виде она непременно, как бывало до сих пор, воссияет руководящим бытийным
законом.
Момент настал, когда ребенок пошел в школу, занятия в которой по
здешним правилам продолжались почти целый день. Но тех восьми часов
оказалось мало: выяснилось, что для работы, если хотеть, чтобы она выглядела
по-настоящему убедительной, обладая силой показательного примера, и