"Кнут Гамсун (Педерсен). Странник играет под сурдинку" - читать интересную книгу автора

помешать, и на другой день он снова вызвал ее за тем же. Так продолжалось
несколько недель, потом все кончилось.
Семь месяцев спустя Мария умерла. Мы засыпали ее землей, и маленькие ручки
мы тоже засыпали землей. Тогда я пошел к Инесу, брату Марии, и сказал:
"Завтра в шесть утра наш хозяин один едет в город". - "Знаю",- ответил
Инес. "Дай мне твою винтовку, я пристрелю его завтра утром",- сказал я.
"Винтовка мне и самому понадобится",- сказал он. Потом мы заговорили о
другом, об осени и о новом колодце, что мы вырыли, а уходя, я снял со
стены винтовку и унес ее. Но Инес живо схватился и крикнул подождать его.
Мы сели, потолковали о том, о сем. Инес забрал у меня винтовку и вернулся
домой. Поутру я стоял у ворот, чтобы открыть их хозяину, а Инес залег
рядом в кустах. Я ему сказал: "Ступай отсюда, не то мы будем двое против
одного". "У него пистолеты за поясом, а у тебя что?" - спросил Инес. "У
меня ничего,- ответил я,- но зато у меня в руке свинчатка, а от свинчатки
не бывает шума". Инес поглядел на свинчатку, подумал, кивнул и ушел. А тут
подъехал верхом наш хозяин, он был седой и старый, лет шестьдесят, не
меньше. "Отвори ворота!" - приказал он. Я не отворил. Он, наверно,
подумал, что я рехнулся. Он вытянул меня кнутом, но я на это ноль
внимания. Тогда он спешился, решил сам открыть ворота. Тут я нанес ему
первый удар. Удар пришелся над глазом и пробил дыру в черепе. "О!" -
простонал он и упал. Я сказал ему несколько слов, он ничего не понимал, я
ударил его еще раз, и он умер. В кармане у него было много денег, я взял
немножко, сколько мне надо было на дорогу, вскочил в седло и ускакал.
Когда я проезжал мимо, Инес стоял у дверей. "До границы три с половиной
дня пути",- сказал он.
Так рассказал об этом случае Роу, а кончив, преспокойно огляделся.
Я не собираюсь рассказывать об убийстве, я расскажу о радостях и
страданиях, о любви. А любовь - она бурная и грозная, как убийство.
Сейчас все леса зеленые, так думал я сегодня утром, пока одевался. Гляди,
как тает снег в горах, и скотина рвется из хлева на волю, и в людских
жилищах раскрыты настежь все окна. Я распахиваю рубашку, пусть меня
обдувает ветер, я вижу, как разгораются звезды и чувствую восторг мятежа в
своей душе, о, этот миг относит меня на много лет назад, когда я был
моложе и неистовее, чем сейчас. Где-нибудь, то ли к востоку, то ли к
западу есть, быть может, такой лес, где старику живется привольно, как
молодому,- вот туда я и пойду.

Чередуются дождь, и солнце, и ветер; я иду уже много дней, пока еще
слишком холодно, чтобы ночевать в лесу, но я без труда нахожу приют в
крестьянских дворах. Один человек удивляется, что я хожу и хожу без
всякого дела, должно быть, я не тот, за кого себя выдаю, и просто хочу
прославиться вроде поэта Вергеланна. Этот человек не знает моих планов, не
знает, что я держу путь к знакомым местам, где живут люди, которых мне
хотелось бы повидать. Но ему не откажешь в сообразительности, и я невольно
киваю в знак согласия. Как много лицедейства заложено в нас: всякому
лестно, когда его принимают за персону более значительную, чем он есть. Но
приходят хозяйка с дочерью и прерывают нашу беседу обычной добродушной
болтовней; ты не думай, он вовсе не попрошайка, говорят женщины, он
заплатил за ужин. Тут я вновь проявляю извечную
слабость характера, я оставляю их слова без ответа, а когда этот человек