"Джо Холдеман. Слепая любовь" - читать интересную книгу автора

были гораздо тоньше и сложнее, чем предполагалось данным вопросом и данным
утверждением, но в итоге, описав круг длиной в 14 лет, молодой ученый
вернулся именно туда, откуда начал. Поскольку настоящим ключом ко всей
проблеме оказалась зрительная область мозга, или визуальный кортекс.
Когда саксофонисту, играющему на баритоне, приходится транспонировать с
листа виолончельную партию, он (очень немногих женщин привлекает этот
духовой инструмент!) попросту представляет, что музыка записана не в
басовом, а в скрипичном ключе, затем мысленно поднимает все звуки вверх на
октаву и далее спокойно играет с листа. Все так просто, что и ребенок
способен на это, если пожелает, конечно, играть на столь громоздком и
неуклюжем инструменте, как сакс-баритон. Пока глаза саксофониста скользят по
крошечному частоколу нот, его пальцы автоматически выполняют
взаимно-однозначную трансформацию, которая является теоретическим
эквивалентом сложения и вычитания октав, однако умственная работа была
проделана еще тогда, когда музыкант, бросив взгляд на правый верхний угол
страницы и кисло скривившись, пробормотал: "Дьявольщина, опять
виолончель..." Саксофонистам отчего-то не интересны пьесы для виолончели.
Когда слепой Эми нужно "прочитать" ноты, она вынуждена прекратить игру
на скрипке, чтобы ощупать брайлевские значки для нот левой рукой. (Многие
годы она удерживала инструмент подбородком, и шейные мускулы Эми настолько
натренированы, что при желании она легко раздавит грецкий орех, зажатый
между ее плечом и подбородком.) Зрительный центр в этом "чтении" не
участвует: Эми "слышит" немые ноты кончиками пальцев, запоминает их
последовательность в музыкальной фразе, а затем проигрывает эту фразу снова
и снова, пока та не перекодируется в механическую память пальцев,
присоединившись к уже выученному куску.
Подобно большинству слепых музыкантов, Эми могла похвастать
великолепным "ухом": она гораздо быстрее и лучше запоминала музыку на слух,
проигрывая ее по нескольку раз, пускай это даже очень длинная и сложная
пьеса. Но для серьезной работы она всегда использовала Брайля, чтобы
отделить изначальный замысел композитора от его интерпретации исполнителем
или дирижером.
Она никогда не сожалела, что неспособна читать ноты общепринятым
способом. И представить не могла, на что это похоже, ибо никогда не видела
нотной записи до того, как ослепла. Честно говоря, у нее было самое смутное
представление даже о том, как выглядит обычная книжная страница с печатными
буквами.
Поэтому, когда на тридцать третьем году ее жизни отец пришел к Эми с
предложением купить ей ограниченный дар зрения, она вовсе не торопилась
обеими руками ухватиться за этот шанс. Он состоял в безумно дорогой,
рискованной и вдобавок уродующей операции: имплантирование на место глазных
яблок миниатюрных видеокамер, подключенных к зрительным нервам, чтобы таким
образом стимулировать ее дремлющий зрительный центр. А что если операция,
сделав Эми полузрячей, заодно повредит ее музыкальным способностям?
Теоретически она знала, как зрячие читают музыку, но уже четверть века
успешно обходилась без этой способности и отнюдь не была уверена, что
получит от нее хоть какую-то пользу, уж, скорее, наоборот.
К тому же концерты, которые регулярно давала Эми, были по большей части
благотворительными акциями слепой скрипачки в пользу различных организаций и
учебных заведений, помогающих незрячим, но ее отец решительно развеял этот