"Елена Хаецкая. Свора пропащих (Мракобес)" - читать интересную книгу автора

- Это почему еще?
- Пожрут, - ответил капитан. - Хрум-хрум - и нет солдатских денежек.
Шальк призадумался, потом улыбнулся, покачал головой.
- Загибаешь, - сказал он. - Я слышал эту историю. Она не про
артиллеристов вовсе, а про тех, кто дает деньги в рост.
- Какая разница? - Агильберт пожал плечами и встал, давая Шальку
понять, что разговор окончен. - Все равно больше четырех не получишь.
- А Мартину, Радульфу и Геварду платишь восемь, - крикнул Шальк ему в
спину. Капитан даже не обернулся. Шальк выругался и тут же забыл о своей
неудаче.
Так появился в отряде Шальк.


Дожди зарядили надолго. День сменялся днем, деревня сменялась
деревней. Как в ярмарочном вертепе, мелькали перед глазами лесистые горы,
крестьянские дома, островерхие церкви, замки мелких землевладельцев,
ощетинившиеся башнями. При виде солдат крестьяне бросали работу и бежали
куда глаза глядят.
Народ в этих краях простоватый и работящий, на солдат глядит в
смятении, со страхом, как глядел бы на чертей, вздумай те строем выйти из
ада и промаршировать по их пашням. Сколько таких отрядов прошло через эти
деревни - бог весть. И вряд ли скоро конец войне и грабежу.
Солдаты тоже не обременяли себя раздумьями о будущем. На их век
хватит крестьянских кур и перепуганных девок.


Шальк сразу же невзлюбил нового капеллана. Кроме него, по-настоящему
ненавидела Иеронимуса Эркенбальда. Женщина злилась на монаха за то, что он
посмеялся над ней, мужчина - за то, что не дал посмеяться над собой.
Шальк считал себя богохульником, чем чрезвычайно гордился, а новому
капеллану не было до этого, похоже, никакого дела. Как ни изощрялся
пушкарь, ему не удавалось вывести из себя этого Иеронимуса фон Шпейера.
Наконец, он явился к тому вечером и, обдавая монаха кислым запахом
пивного перегара, попросил отпустить грехи. Дескать, пора - накопилось.
Иеронимус без улыбки посмотрел на солдата, сел рядом. Огромная луна
висела над ними в черном небе, река плескала внизу. Лагерь разбили на
склоне виноградной горы, и в дневном переходе отсюда были видны поздние
огни в деревне.
- Я грешник, - вымолвил Шальк заплетающимся языком.
Никакой реакции. Монах продолжал сидеть неподвижно.
Четверть часа Шальк, путаясь в словах и жарко вздыхая, каялся в том,
что свою сумасшедшую Кати любит более спасения души своей. Расписывал ее
дивную дырку, чудную пустоту ее лона.
- Что только не совал я туда, и руками лазил, и заглядывал... -
бормотал Шальк.
Иеронимус слушал, не перебивая и не меняя выражения лица. Наконец,
Шальку стало скучно.
- Ничем тебя не проймешь, - с досадой сказал артиллерист. - Чтоб в
аду тебе сгореть, святой отец.
И признался - говорил о своей пушке.