"Георгий Гуревич. Опрятность ума" - читать интересную книгу автора

изобрести.
Взял я этого Кандинского в библиотеке. Участник русско-турецкой войны,
ординатор больницы Николая-чудотворца в Петербурге, и жил-то всего сорок
лет.
Описания больных интересны мне. Своеобразная репетиция. Эти шизофреники
ошибались, считая, что их мысли прочитываются, но они чувствовали себя
открытыми. Чувствовали себя так.
Как воспринимали открытость? По-разному, в зависимости от темперамента.
Некоторые стыдились. Старались вообще не думать, чтобы невидимые шпионы
ничего не подслушивали. Один бойкий молодой человек, врач между прочим,
вступил в перепалку с невидимыми "штукарями за простенком", дразнил их,
отругивался, даже открытки им посылал. Многие преисполнились величайшего
самомнения. Еще бы: они особенные, избранники, в их мозгу центр таинственных
передач, штаб тайных действий. Был один: считал свой мозг штабом восстания,
себя - главой заговорщиков, собирающихся свергнуть китайского богдыхана,
установить в небесной империи демократию. Целый роман построил с
приключениями.
Открытость сама по себе ни плоха, ни хороша. Кому-то на стыд, кому-то
на гордость.
Так обстоит дело с воображаемым синдромом.
В технике нужно еще открыть эту открытость.

Пока идет благополучно. И на этом этапе доказал (себе), что возможна
содержательная телепатия, слова могли бы передаваться побуквенно,
своеобразной азбукой Морзе, а образы - цветными точками, наподобие
телевидения.
Могли бы! Но передаются ли?
И если передаются, то как: электромагнитными волнами или неведомой
энергией?
Как открыть неведомое и как его усилить?
А может быть, усиливать не неведомое, а заведомое: чувствительность
слуховых и зрительных нервов?"

В одном из стенных шкафов нашлась старенькая пишущая машинка, видимо,
та, что упоминалась в записках. Стуча одним пальцем, потом двумя, постепенно
набирая темп, Юля перепечатывала строчку за строчкой, каллиграфическим
почерком вписывала формулы. Зачем? Чтобы не пропали идеи отца. И просто так,
для себя. Юле казалось, что она беседует с отцом; при жизни не успела,
сейчас, казня себя, искупает вину. Интересный человек оказался: вдумчивый,
рассудительный, требовательный к себе и самостоятельный. Ах, упустила Юля
такого отца! Как хорошо было бы проводить вечера вместе, неторопливо
рассуждая о людях и науке. И если бы рядом жила, лелеяла бы, не кинула в
полное распоряжение хищницы-соседки, может, и выходила бы. Променяла отца на
гам общежития, на беспорядочное расписание, на возможность всю стипендию
потратить на кофточку.
Поздно умнеем мы! Поздновато!
И сейчас, как бы заглаживая вину, Юля остатки отпуска целиком посвятила
памяти отца. Сидела над пыльными бумагами от рассвета до сумерек. Только под
вечер, когда от неразборчивых строк и формул начинала трещать голова, Юля
выходила проветриться. И обязательно с викентором на лбу. Занимательно было