"Георгий Гуревич. Мы - из Солнечной системы" - читать интересную книгу автора

При своей основательности Ким не брал мозаичных обзоров "Картинки страны".
Он предпочитал кинозаписи полных маршрутов: Москва - Северный полюс,
Москва - Хартум, просматривал их методично, вечер за вечером; километров
триста - сегодня, продолжение - завтра.
А все же путешествие в запертой кабине, даже с тремя экранами, было
ненастоящим. Что это за природа, если надо подкручивать яркость и
фокусировку или нажимать до отказа аромат - кнопку, чтобы цветы в поле
пахли сильнее?! И что это за странствие, если нельзя сойти с тропинки,
лечь в траву, посмотреть снизу вверх на сосны, царапающие облака?!
Кинопутешествия только разжигали аппетит. Ким мечтал объехать всю планету
после, когда кончит институт.
Луч общественный был у Кима связан с лучом увлечений. Он хотел бы не
только видеть ландшафты, но и глубже узнать людей планеты, чем живут, о
чем мечтают. Однако в чужих странах все еще говорили на других языках,
машины - переводчики были громоздки, гораздо массивнее человека - на
вингер не нацепишь, катать по чужому городу неудобно. Туристы обычно
изъяснялись на радиожаргоне. Сева, тот отлично обходился сотней
кодированных слов. Например, в Папуа или в Норвегии подходит к девушке. И
вот разговор:
- Ю-эн? (не заняты?)
- Норд-зюд? - отвечает она (потеряли направление?).
- Раунд (приглашаю вас на танец).
- Уна (только один танец).
И Сева доволен: танцевал с норвежкой или с папуаской.
А Киму казалось, что это вообще не знакомство, Познакомиться - значит
поговорить о взглядах, о мечтах, о планах. Понять, в чем радость девушки
из Норвегии, в чем счастье Папуа?
Вот почему Ким стал изучать языки, притом дальние - индонезийский и
банту. Языковые же курсы работали при Обществе гостеприимства. Ким
удостоился чести сопровождать габонскую поэтессу. Неделю летал с ней по
Москве - от Оки до Волги, но чаще всего на Кузнецкий мост, в квартал мод.
Луч личной жизни не упомянут пока. Но тут и рассказывать нечего.
Семьи не было у Кима. Родители плавали где-то на понтонном острове в Тихом
океане. Ким жил один в комнате Студенческого общежития, заставленной
экранами: экран для кино и театра, экран для лекций из института,
кинобудка да описанная выше телерама для кинопейзажа.
Девушки-студентки умели обживать свои комнаты, придавать им уютный
вид с помощью занавесок, скатерок, безделушек, рамочек с кинопортретами. А
Ким прожил пять лет, как будто в гостиницу зашел переночевать. Даже экраны
повесил громадные, гостиничные. Четыре экрана и голые стены. Один портрет
- отец с матерью в молодости. А портрета девушки не завел, хотя бы
маленькую карточку с нежной надписью на обороте.
Не было портрета, и не было девушки.
Впрочем, была одна, о которой он думал с тяжкими вздохами, - высокая,
гибкая, смуглая, чернобровая. Тонкий профиль, тонкие брови, подбородок
вздернутый, чуть надменный. Как будто написано на лице: я тут, я с вами,
да не про вас, я девушка особенная. Ладой звали ее, Грицевич Лада.
Знакомы были давным-давно; вместе учились, на практику ходили,
конспекты переписывали. Встречались, разговаривали, а дружба не
налаживалась. Как-то умела Лада охладить, оттолкнуть человека. Ким