"Георгий Гуревич. Ордер на молодость" - читать интересную книгу автора

часами. А с жалобой на поясницу не подходи. Буркнет: "Обратитесь к своему
участковому врачу. Он все анализы помнит наизусть, ваша поясница ему во
сне снится".
О медицине же любит поговорить наш повар, он и работает поваром.
Краснолицый, грудь колесом. Все твердит: "Я без всякого омоложения
доживу до ста пятидесяти". А верит он в диету. И каждый год у него новая
диета: то без соли, то без сахара, то соль с сахаром вместе, то чашка риса
по вторникам, а в пятницу - одна вода. И плохо нам приходится, если мы
попадаем на его рисовый вторник.
У одной лунки - о марках, у другой - о диете, о новейших новинках
науки, о былых приключениях на дне океана, об ураганах, о курганах...
Целая академия на льду!
И академик есть у нас, по металлургии или металловедению, не скажу
точно.
Мы-то знаем его как любвеобильного дедушку. С таким увлечением
повествует нам о первых словах ("де-даа" раньше, чем "мама"), о первых
шажках, об освоении мензурочки и горшочка. Внучок такой пугливый, а
внученька совсем не говорит, но так выразительно размахивает ручонками:
"Да, действительно опростоволосилась, штанишки мокрые, виновата, увлеклась
погремушкой, потеряла бдительность".
Что касается меня, то я, без скромности сознаю, я - самый необходимый.
Я - терпеливый выслушиватель. Я позволяю выговориться, даю возможность
выговориться досыта, не прерываю, не перебиваю, слушаю, правильные ремарки
вставляю. Меня считают за это добряком, на самом же деле мне просто
интересно. Интересно же, когда тебя приглашают в гости в свою душу! Как же
без меня на рыбалке? Решено! Отложим омоложение на весну. Или на ту осень.
Шестьдесят лет или шестьдесят один - не принципиальная разница. Человек
я здоровый, авось не сломаюсь за год. Переезд - дело хлопотливое и
неприятное.
Если надо - значит, надо... Но к чему пороть горячку? Отложим. И с тем
я заснул.
Однако спал плохо. Вообще на седьмом десятке спится неважно. Все
просыпался и думал: "Не хочу я на Юпитер, не хочу на Южный полюс..."
Но, собственно говоря, надо бы. Дальше Луны не летал. А что такое Луна?
Не космос - космический пригород.
И за юбкой не хочу, пылать, дрожать, ревновать... Впрочем, нескверно
было:
сердце горит, душа полна, жизнь такая насыщенная, каждое слово весомо,
каждый взгляд имеет смысл. А сейчас что? Пустая гулкая грудь, словно
комната без мебели. Ворочался я, и кряхтел, и поясницу потирал, и
подташнивало меня, воду пил с лимонным соком, невольно думал: "Когда
вернут молодость, все это снимется. Недолго терпеть осталось: годик, даже
полгода... в будущем феврале или сразу в конце января, как только вернусь
с Ладоги. Пять месяцев перекряхчу как-нибудь". А поутру как проснулся, как
глянул на голубое небо, на березы, освещенные солнцем, пестрые,
бело-черно-розовые, так мне захотелось в молодость вприпрыжку. Подумал я:
"Шут с ним, с детским городком на Ольхоне, доделают без меня, нет у нас
незаменимых. И шут с ней, с прощальной рыбалкой на льду, с моими друзьями,
седыми и лысыми, с нашими заплесневелыми воспоминаниями. Друзья поймут
меня, им самим через год-другой переселяться в молодость. И я хочу в