"Георгий Гуревич. Итанты (Таланты по требованию)" - читать интересную книгу автора

ее любви к внешней форме, задание надо было давать в цифрах. Видит же
красоту, а понимает только цифры. И далеко не сразу нашел я объяснение.
Лоле мешала не слабость ее образного видения, а сила. Она очень четко
представляла себе ушастую скалу, но на Земле... не на Луне. На Луне скала
весила в шесть раз меньше аналогичной земной, к ней иной технический
подход требовался. Вот абстрактные тонны Лола считала отлично. Их она не
представляла зрительно, и представление не сбивало ее.
Какое предложил я лечение? Длительную командировку на Луну, чтобы в
мозгу осели лунные масштабы, лунные соотношения объема и веса.
Три ученика - три проблемы. И еще семнадцать проблем в моем классе. И
еще двадцать в параллельном. И двадцать, и двадцать на следующий год в
очередном потоке. И четырежды сорок, если принять в счет классы моих
товарищей. Вместе же мы ломали головы над тайнами мыслительных цепей наших
учеников.
И обрел я талант третий - чутье педагога. Уже не за месяцы - за
день-два управлялся с распознаванием личности. Иногда и часовой беседы
хватало.
Иногда и одного взгляда. Даже испытывал я себя, пробовал, правильно ли
первое впечатление. Да, в основном бывало правильное. Уточнения
добавлялись.
А с третьим талантом в третий раз пришло горделивое ощущение некой
удали. Я могу - я умею - я молодец! На свете нет ничего сложнее человека,
а для меня это сверхсложное - как на ладони. Столько написано толстых
томов о некоммуникабельности, непознаваемости, непроницаемой истинной
экзистенции человеческой сущности, но вот пришел я, проникаю, проницаю,
познаю экзистенцию, воздействую на нее коммуникабельно. Корил я сам себя
за зазнайство, разоблачал себя, опровергал... жизнь сама опровергла
вскоре. Но я же не гимн себе пою, я рассказываю, какие ощущения у итанта.
Молодцом себя чувствуешь, победителем.
Но потом пришло и неприятное.
Глаза стали меня подводить. Пока я рассеянно, ни о чем не думая, водил
взглядом по рядам учеников, все было нормально. Но стоило задуматься о
каком-нибудь одном, прислушаться к его словам, хотя бы фамилию вспомнить,
облик его начинал искажаться, контуры расплывались или, наоборот,
становились резче, угловатее, на лицо его накладывались другие, с разным
выражением, даже разновозрастные: одновременно видел я старика, взрослого
и ребенка. Иной раз сквозь человеческие черты проглядывали звериные
мордочки:
хитренькие лисички, кроткие ягнята или бараны бессмысленные,
перепуганные кролики, настороженные крысы, насмешливые козлы, петухи
задиристые... И если я упорствовал, таращил глаза, силясь разглядеть, что
же я вижу на самом деле, что мне чудится, лица раскалывались, по ним
змеились плавные или угловатые трещины, огненные такие линии, какие
видятся закрытым глазам после вспышки молнии. Линии эти ширились,
ветвились, сливались, превращаясь в широченные потоки, загораживающие все
лицо, потоки стремительные или медленные, яркие или тускнеющие, сходящие
на нет постепенно. И в конце концов се тонуло в подцвеченном пульсирующем
тумане, обычно неярком - розоватом, желтоватом, сизом, как пасмурное небо,
или блекло-оливковом, как затоптанная трава. Туман этот колыхался, меняя
очертания, не исчезал даже, если я глаза закрывал. Чтобы прогнать его, как