"Арсений Гулыга. Кант " - читать интересную книгу автора

религия - разные вещи. Мораль скорее всеобщий человеческий, нежели
божественный, суд. Конечно, страшен бог без морали, но такое бывает (для
готтентотов христианский бог выглядит как голландский капитан). Может и
мораль обходиться без религии. Есть нравственные народы, не познавшие бога.
Общество должно терпимо относиться к атеистам, если они ведут себя
нравственно. Спиноза был честный человек. При воспитании надо сначала
пробудить моральное чувство, а потом прививать понятие о божестве, иначе
религия превратится в предрассудок, и вырастет хитрец, лицемер. Сначала надо
выработать внутренние обязанности, а потом внешние. Культура морального
чувства должна предшествовать культуре послушания. Поступай в соответствии
со своей моральной природой - таким должен быть основной закон поведения.
Трудность, однако, состоит в том, чтобы определить моральную природу
человека. Если спартанскую женщину выталкивали обнаженной на улицу, это было
для нее страшнее смерти. А на Ямайке индианки ходят голые. Жениться на
сестре - преступление, а в Древнем Египте в подобных браках был
сакраментальный смысл. Эскимосы, убивающие своих престарелых родителей,
фактически оказывают им услугу, спасая от долгого умирания или мучительной
смерти на охоте. Руссо имел основание задуматься над тем, что естественно, а
что искусственно в человеке, в одном он был безусловно прав: одностороннее
развитие науки приносит вред.
Гердер оставил не только выразительную картину духовных исканий Канта,
но и яркий словесный портрет своего учителя. Последнее он сделал в
преклонных годах, когда уже враждовал с Кантом, поэтому в желании польстить
заподозрить его нельзя. "С благодарной радостью, - писал он, - я вспоминаю
свое знакомство в молодые годы с философом, который был для меня подлинным
учителем гуманности. В цветущие годы своей жизни он обладал веселой
бодростью юноши, которая, несомненно, останется у него и в глубокой
старости. Его открытое, как бы созданное для мышления чело несло печать
просветленности, из его уст текла приятная речь, отличавшаяся богатством
мыслей. Шутка, остроумие и юмор были средствами, которыми он всегда умело
пользовался, оставаясь серьезным в момент общего веселья. Его лекции носили
характер приятной беседы; он говорил о каком-нибудь авторе, но думал за него
сам, развивая дальше его мысли, при этом ни разу за три года, в течение
которых я его слушал ежедневно, я не заметил у него ни капли заносчивости. У
него был противник, стремившийся его опровергнуть, но он никогда не обращал
на него внимания... Я слышал его оценки Лейбница, Ньютона, Вольфа, Крузия,
Баумгартена, Гельвеция, Юма, Руссо, некоторые из них были тогда новыми
писателями, и надо заметить, что единственной его целью при упоминании этих
имен было пробудить порыв к истине, благородный энтузиазм к благу
человечества, стремление подражать великому и доброму. Он не знал, что такое
интрига; дух сектантства и пристрастности был ему совершенно чужд, он не
стремился вербовать последователей, не прилагал специальных усилий к тому,
чтобы его имя было на устах у молодежи. Его философия пробуждала
самостоятельную мысль, и я не могу себе представить более действенного
средства для этого, чем его лекции; его мысли как бы рождались на ваших
глазах, и нужно было развивать их дальше; он не признавал никаких назиданий,
диктовки, догм. Естественная история и жизнь природы, история народов и
человека, математика и опытное знание были теми источниками, откуда он
черпал свою всеоживляющую мудрость. К ним он отсылал своих слушателей; его
душа жила обществом..."