"Евгений Гуляковский. Веста" - читать интересную книгу автора

большие тяжелые капли шлепаются обратно в море.
Я сидел на корме и до рези в глазах всматривался в расплывчатые очертания
берега, едва проступавшие из тумана. Туман гасил звуки, сжимал пространство.
Можно было подумать, что все окружающее на сотни километров вокруг
представляет собой это расплывчатое белесое марево.
- Вроде здесь... - неуверенно сказал я. Гвельтов опустил весла, достал со
дна лодки большой черный цилиндр для отбора проб воды и мрачно спросил:
- Какая глубина?
- Если бы я знал... Может, позже, когда солнце разгонит туман, я сумею
хотя бы сориентироваться. Мне кажется существенным в точности повторить все
условия. Если ты помнишь, в тот раз мы брали пробы в шесть утра.
- Какое это может иметь значение?
- Откуда я знаю? Может быть, в воде образуются специфические вещества,
разрушающиеся с восходом солнца. Не так уж много у нас шансов повторить сто
тридцатую пробу.
Гвельтов покрутил установочное кольцо, определявшее момент, когда под
действием возросшего давления механизм сработает, крышка цилиндра откроется
и пропустит внутрь порцию черной воды... На глубине ста метров вода всегда
черная, с редкими точками огней... Я и сейчас видел рой этих огней,
окруживших брошенный за борт цилиндр. За последнее время свечение моря
значительно возросло, и никто толком не знает причины. Обилие планктона,
наверно... Уменьшились запасы рыбы, равновесие нарушилось, и образовавшуюся
пустоту заполнил собой планктон и медузы. Особенно медузы. Их белесые,
похожие на студень тела плотной массой запрудили всю прибрежную зону,
завалили пляжи. Даже здесь, вдали от берега, их липкие тела окружали лодку.
Я видел, как трос, привязанный к цилиндру, перерезал одну из этих зыбких
тарелок и обе ее половинки спокойно поплыли в разные стороны, словно ничего
не случилось.
Разговаривать не хотелось. После визита к Весте отношения между нами
разладились, словно Артам был виновен в моем открытии. Прошла неделя, а я
все не находил в себе сил даже близко подойти к улице, на которой жила
Веста, и старался о ней не вспоминать. Мой мозг словно погрузился в такой же
белесый и плотный туман, как тот, что сдавливал сейчас море. У Гвельтова
хватило такта не вспоминать о происшедшем. Оба мы с головой погрузились в
работу, стараясь во что бы то ни стало восстановить утраченные пробы,
повторить первый удачный опыт. Словно успех мог что-то объяснить в этой цепи
неразрешимых загадок, окружавших нас со всех сторон. Как бы там ни было,
работа была реальным, конкретным и прочным остовом. На нее можно было
положиться. Я спешил так, словно боялся опоздать на поезд, словно хотел
измотать себя до полного отупления и ни о чем не думать... А что еще мог я
сделать? Что мог противопоставить силам, не укладывающимся в границы
человеческой логики?
Одна за другой пробы воды оказывались в стеклянных флаконах с этикетками
из лейкопластыря. На сто сорок первой пробе Гвельтов не выдержал. Сказал,
что с него на сегодня довольно. Из чувства противоречия я отобрал у него
цилиндр и сам бросил его за борт. В сто сорок второй раз. И когда лебедка
кончила наматывать трос, сказал, чтобы он греб к берегу.
Вода в отборнике показалась мне какой-то странной, слегка маслянистой...
Солнце наконец разогнало последние клочки тумана, и стало видно, что
жидкость в последней бутылке действительно отличается от остальных проб. Она