"Георгий Дмитриевич Гулиа. Жизнь и смерть Михаила Лермонтова " - читать интересную книгу автора

удаленный от нас, что почти нереальный мир, предстает у Г. Гулиа в самой что
ни на есть реальной достоверности, предстает зримо, осязаемо, вещно, в
красках, звуках, запахах, в деталях быта. И человек здесь отнюдь не
абстрактный homo politicus, а существо из плоти и крови, со своим лицом,
характером, эмоциями. Во всяком случае, писатель стремится именно к этому и
во многом, надо сказать, достигает успеха. В его романах "пахнет
человечиной", если воспользоваться выражением Марка Блока, автора книги
"Апология истории".
Факты и вымысел - вот вечная для исторической романистики проблема, и
решается она по-разному. Известно, что, работая над "Саламбо", Флобер широко
опирался на исторические труды, особенно много дал ему Полибий; однако при
этом писатель очень заботился о том, чтобы, как он говорил, "работа
археолога не чувствовалась". В романах Г. Гулиа художник и археолог идут
рядом, помогая друг другу. Завидная историческая эрудиция - результат
многолетних штудий, досконального изучения древних и современных авторов -
не только создает прочную основу для творческого воображения, но нередко
выявляется и в прямых ссылках, цитатах, сопоставлениях. Не берусь судить о
степени научной бесспорности тех или иных гипотез - это в компетенции
специалистов. Я говорю в данном случае лишь о некоторых особенностях
писательской манеры, о его методе художественной реконструкции облика
ушедших эпох.
Как свет далеких звезд, доходят до нас из этих эпох женские образы, как
бы чуть-чуть затуманенные временем, но "оживляемые" воображением и чувством
писателя.
Первой здесь должна быть названа Нефертити, жена фараона Эхнатона. Для
нас это фигура почти мифическая, пленительный, но в какой-то мере все же
условный символ женской красоты. В романе Г. Гулиа перед нами реальный,
полнокровный, психологически достоверный образ женщины - прекрасной, мудрой,
любящей, мучимой ревностью... Да, ревностью. Подумать только: отвергнутая
Нефертити, Нефертити, которой предпочли другую! Есть в этом какая-то
дерзость со стороны писателя, но дерзость, я думаю, оправданная, дающая
несомненный художественный эффект.
Другие женские образы в исторической прозе Г. Гулиа, пожалуй, вряд ли
могут сравниться с Нефертити по убедительности и очарованию, но все же
нельзя не признать, что в общем они Г. Гулиа удаются, это несомненно: Кийа -
соперница Нефертити, Ка-Нефер, Сорру ("Фараон Эхнатон"), верная подруга
Перикла Аспазия ("Человек из Афин"), Коринна ("Сулла"), Эльпи и Айше
("Сказание об Омаре Хайяме")...
Раз уж мы заговорили о женских образах, рискну затронуть один, быть
может, отнюдь не первостепенный, но и не совсем уж несущественный момент.
Встречаются у Г. Гулиа любовные сцены, написанные с той степенью смелости,
которая, не исключено, может показаться кое-кому чрезмерной. Между тем не
следует забывать, что речь, как правило, идет о временах, когда в
представления о плотской любви не привносились нормы аскетической
христианской морали, а если иметь в виду Рим, то об эпохе неслыханного
упадка нравов. Художник, стремящийся к исторической достоверности, не может
не считаться с этим, как не может он игнорировать древнейшую литературную
традицию, к которой принадлежит, например, пронизанная любовным томлением и
восторгом библейская "Песнь песней".
Вспоминается в этой связи полемика Достоевского с "Русским вестником"