"Георгий Дмитриевич Гулиа. Человек из Афин (Историческая трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

Склонился над чистой книгой из кожи и неторопливо водил заостренным
тростником, кончик которого в черной краске. С ним это случалось редко -
только перед выступлением в Народном собрании. Писание книг он считал уделом
людей тщеславных, заботящихся больше о своей посмертной славе, нежели о
каждодневном радении о благе народном. Неужели Перикл, вопреки своему
твердому убеждению, начал писать книгу о себе, заботясь о посмертной славе?
Он повернулся к ней. Улыбнулся. И сказал:
- Ты удивлена? Ты думаешь: "Вот и его посетило тщеславие". Скажи мне:
не так ли?
- Да, - призналась она.
- Вот видишь, Аспазия, как легко и просто прилетают ко мне твои мысли.
Она была словно богиня - нежная и милостивая. Она положила руку ему на
голову, едва касаясь волос, в меру жестких, в меру податливых.
- Они всегда летят к тебе, - проговорила она. - Мои мысли всегда о
тебе. Поэтому ты легко обо всем догадываешься. Мое желание таково: быть
всегда для тебя открытой.
Он отблагодарил ее улыбкой - немного грустной, немного светлой. В нем
было много детского. И она порою чувствовала себя матерью его. Он во всем
доверял ей. По-сыновнему. Что еще больше обостряло это ее ощущение.
Аспазия села напротив него.
Перикл сказал:
- Я провожу небольшое испытание. Один старец попросил меня испробовать
нечто, что превосходит по своим качествам египетский папирус. Стиль для него
уже непригоден. Приходится оттачивать тонкий болотный камыш и макать в
чернила. Удобство перед дощечками очевидное, но этот запах...
Перикл протянул жене гибкий лист, цветом напоминающий желтоватую
деревянную дощечку. На нем ясно обозначались письмена. Но этот запах...
- Что это? - сказала Аспазия, отстраняя от себя неприятный лист.
- Кожа, - ответил Перикл. - Обыкновенная телячья кожа. Она обработана
особым способом и высушена. Но не очень хорошо отбелена. Ее удобно сшивать в
книгу, и она, несомненно, долго сохраняется. Раньше у меня не было времени,
чтобы проверить изобретение старца. Но теперь я могу себе позволить такую
роскошь.
- Этот вонючий кусок кожи меня не вдохновляет, - сказала Аспазия.
- И меня тоже. А посему отвечу старцу так: восковая дощечка меня
устраивает больше.
Аспазия сказала:
- Едва ли удовлетворит старика такой ответ. Изобретатели - ужасны, их
упорство прошибает стены. Он не оставит тебя в покое.
- Не думаю. Кто я теперь для него? От моего решения ничего не зависит.
- Ты увидишь: он не отстанет!
- Тем лучше. - Он снова обратил внимание на кожу. - Какой ужасный
запах! Я не хотел бы иметь библиотеку из таких книг. Но этот старец возразил
мне. "Тебе, говорит, придется согласиться со мной в тот прекрасный день,
когда своенравный египетский правитель лишит нас папируса". Спрашиваю: "А
почему лишать нас папируса? С таким же успехом мы можем лишиться и
египетского хлеба". - "И лишитесь!" - не без удовольствия воскликнул старик.
Аспазия сидела вполоборота к мужу. Свет на нее падал справа и сверху.
Это тот дивный свет, который придавал ее чертам неувядающую красоту, оттеняя
то, что особенно привлекает в женщине: гладкость кожи, мягкость линий и