"Роман Гуль. Георгий Иванов " - читать интересную книгу автора

Георгия Иванова обязательно надо было наклеить ярлык какого-нибудь "изма",
то это сделать было бы просто. Георгий Иванов - сейчас единственный в нашей
литературе - русский экзистенциалист. Пусть литературные критики (и он сам)
так его еще не наименовали, но всякий, кто знает его поэзию и прозу, увидит
это с ясностью. Но, конечно, Георгий Иванов - экзистенциалист на свой,
русский,салтык. Разумеется, поэтическая дорога Иванова это не трагический
путь киркегардовского страдания, как "общения с Богом, договора слез,
который так прекрасен". На мой взгляд, Иванов никогда не искал для себя
"наиболее трудного" пути, не хотел никакого договора слез и никакого
борения. Напротив, мне кажется, он всегда искал "наиболее легкого" пути,
которым прошел с Невского проспекта до Елисейских полей. Эта наилегчайшая
легкость путей и перепутий часто казалась грубым общественным вызовом и даже
цинизмом, и, может быть, наиболее отталкивала от поэта, создавая ему облик и
славу "poete maudit"
Я не хочу углублять эту, на мой взгляд, довольно интересную тему. Но,
ограничивая ее, я хочу все-таки сказать, что русский экзистенциализм Георгия
Иванова много старше сен-жерменского экзистенциализма Сартра. Этот
российский экзистенциализм оживлял, "отравлял и окрылял" наше
предреволюционное искусство от Леонида Андреева до Блока. И "двойное зренье"
Георгия Иванова, конечно, уходит корнями не в почву сен-жерменской оранжереи
французского экзистенциализма, а в граниты императорского Петербурга. Причем
своеобразие поэтической темы Иванова заключается в том, что она остро
преломилась в нашей потенциально апокалиптической термоядерной
действительности.
Раньше это бедное, потертое кресло первого поэта русской эмиграции у
Иванова оспаривали другие. Цветаева и Ходасевич. (Я не говорю о Бунине, тема
о Бунине-поэте для меня совсем особая). Но Цветаевой и Ходасевича нет.
Иванов еще остается у нас. Как мы долго будем с ним вместе - Бог знает.
Поэтому-то и хочется пристальней в него вглядеться.
Может быть, я ошибаюсь. Но мне кажется, что во весь рост Георгий Иванов
встал только за последние десять лет. Если бы он не дал стихов из "Портрета
без сходства" и в особенности тех, что еще не вошли в сборники, а появились
только в повременной печати (главным образом, в нашем журнале), то
своеобразного Георгия Иванова, с лица необщим выраженьем, у нас не было бы.
Химический состав поэзии Иванова кристаллизовался только теперь. Как поэт
Георгий Иванов впервые выступил в Петербурге в годы так называемого
"серебряного века" нашей литературы. Там он был любимцем "Аполлона" (не
бога, а журнала). Там вышли его ранние сборники - "Лампада", "Памятник
славы", "Вереск" и другие. Об этом блестящем времени нашей литературы в
эмиграции написано много. Заслуги его справедливо оцениваются. Но есть и
неумеренные апологеты, готовые огульно поднять на щит все связанное с этим
литературным прошлым, вплоть до обожествления почти уже мифического
публичного животного, в свое время носившего кличку "Бродячей собаки". В
эмиграции даже делались и делаются попытки воскрешать "атмосферу"
петербургского эстетизма. Но вряд ли жизненны и нужны эти реставрации. Увы,
не все было прекрасно "в датском королевстве". Ведь от чего-нибудь да
задыхался же Блок? И не он один. И если отдельные прозаики, поэты, художники
тогда показали себя во всем блеске своих творческих сил, то надо признать и
то, что "массовый" петербургский эстетизм, эстетизм "середняка", конечно, не
был высоким этажом русской духовной культуры. Он был в достаточной мере