"Роман Гуль. Азеф [И]" - читать интересную книгу автора

- Видишь, никуда не убежал.
- Да куда тут, господин Савинков, бежать. Леса. Лесами куда убежишь? Да
и бежать чего, живете дай Бог всякому. Прощайте, господин Савинков.
- Прощай, Щукин.
Но только вначале был доволен Вологдой Савинков. Когда отдыхал, когда
вернулся голос, после девяти месяцев крепости ставший от молчания похожим на
голос кастрата. Теперь всякий шум не казался громовым, как в звенящей тишине
тюрьмы. Но все скучней и скучней становилось ему в вологодских снегах.
Как-то, идя в глубоких ботах по Галкинской-Дворянской, Савинков решил:
бежать. Думал в Вологде о многом. Но больше всего об одном выстреле. И
чувствовал необыкновенное, захватывающее волненье.
В переданном тайно письме описывали, как в вестибюль Мариинского дворца
вошел высокий министр Сипягин в теплой шубе с воротником. За ним следом в
адъютантской форме с пакетом - красивый юноша-офицер. Передавая пакет
Сипягину от великого князя, офицер выпустил пять пуль в министра. Тучный
министр Ванновский обегая на помощь Сипягину по лестнице, кричал: - Негодяй!
Раздеть! Это не офицер, это ряженый!
Савинков шел по потухающим вологодским улицам. Улицы мертвые, тихие.
Огни вогнаны в натопленные спальни, в опочивальни, в гостиные с плюшевыми
креслами в пуговичках, с граммофонами, качалками, с чаем с малиновым
вареньем, с шафраном, шалфеем, с хлебным квасом.
2
По России народнической агитаторшей тогда ездила бабушка русской
революции Катерина Брешковская. В Уфе видалась она с Егором Сазоновым. В
Полтаве с Алексеем Покотиловым. В Саратове, Киеве, Курске, Полтаве,
Каменец-Подольске, Царицыне, Варшаве - везде побывала властная, старая
каторжанка, вербуя партии новые силы.
В Ярославле виделась с ссыльным Каляевым. Он передал ей письмо
Савинкова. Брешковская была на пути в Вологду, где становилось Савинкову
невыносимо жить.
Мерещился выход на сцену, залитую миллионами глаз, бластилась и смерть
и слава.
Савинков распечатывал телеграмму.
"Приеду пятницу. Вера".
Савинков забыл о Вере. Правда, писал ей, что кругом скука, бело, что в
голове бродят стихи. Но он не ждал ее.
А как ехала, как волновалась Вера! Все выходила из продымленного
табаком вагона с розлитыми по полу чаем и детской мочей. Но не потому, что
пищали кривоногие дети, топочась по полу мчащегося вагона, и надоели
священник с попадьей пившие девятый чайник. Вера выходила, мысли не
укладывались в хрупкой голове, поднимали со скамьи.
Стоя у окна, Вера чувствовала, как волнение за Бориса сплетается с
волнением за дочь. Но от чувства к Борису в углу груди билось крылом,
учащалось сердце. И Вера всматривалась в окно: неслись темные ели, на порубе
широкой плешью пролетел лесопильный завод с ходящими там людьми, которых
Вера никогда не увидит.
От налетавшего ветра Вера прикрылась рукой, не попала бы в глаз гарь.
Вспоминала монгольские, скошенные глаза. "Ах, Борис, Борис".
Рубленые дома рванулись вихревой лентой, кругом зашумел воздух. С
закрытыми глазами можно было узнать, что поезд мчится сквозь строения. На