"Остров и окрестные рассказы" - читать интересную книгу автора (Петрович Горан)

БЛИЖНИЙ

Ночь, должно быть, уже перевалила за середину, когда его вырвал из сна стук. Жена даже не повернулась. Вероятно, она опять была где-то далеко. Однажды, раньше, он сидел возле нее и наблюдал, как она просыпается: сначала, немного поерзав на постели, долго, с трудом, пробивается через засохшую пленку, разделяющую два мира, и, словно новорожденное дитя, неохотно открывает глаза в этой действительности.

— Яков, дорогой, если бы ты только знал, как далеко я была, — сказала она тогда, разнеженно потягиваясь, и из-под одеяла показались ее маленькие ступни.

— Разве не легкомысленно предпринимать такие путешествия, если заранее известно, что придется вернуться? — спросил он озабоченно,

А может быть, он, и сам испытывавший такое желание, просто хотел этими словами обмануть самого себя?

Стук повторился. Он встал, нащупал войлочные тапочки, застегнул верхнюю пуговицу полосатой пижамы, вышел из комнаты, осторожно пробрался через коридор и, глубоко вздохнув, притаился возле входной двери.

Долго прислушиваться не пришлось, стук снова стыдливо повторился. Он колебался, посмотреть или нет, опасаясь, что тот, по другую сторону, услышит, как он поднимает заслонку глазка, а потом придется выдумывать, как от него избавиться, и вдруг услышал дрожащий, умоляющий голос:

— Здесь есть кто-нибудь?

— Есть кто-нибудь...

— Откройте...

— Бога ради, откройте...

Сам не понимая, зачем поступает так необдуманно, он потянул заскрежетавшую задвижку. Извлек из узкой прорези маленький молоточек на конце стальной цепочки. Повернул колесико замка, потом ключ и, нажав хромированную ручку, приоткрыл дверь...

Слабого света из квартиры, в основном от десятка мигающих маленьких лампочек на бытовых приборах, не хватало, чтобы рассеять расплодившуюся темноту. Тем не менее всего в двух шагах от себя он почти сразу же разглядел сгорбленного старика, одетого в какое-то подобие рубахи, из тех, что без воротничка, длинную до колен, с не подшитым низом, застиранную. На ногах у него болтались высокие, размера на три больше, чем надо, ботинки с незавязанными шнурками.

— В такое время?! — выдавил из себя Яков, и только неопределенная близость лица неожиданного посетителя заставила его сдержаться и не сказать что-нибудь более грубое.

— Простите великодушно... — Старик пристыженно опустил голову.

— Ну, ладно... — Он хотел сократить бессмысленное стояние в дверях, холодная ночь вилась вокруг его голых лодыжек. — Что стряслось? Вам стало плохо?

— Нет, — вздохнула фигурам рубахе.

— Ну, говорите же... — попытался поторопить его Яков.

— Я, знаете, я...

— Что? — спросил Яков более терпеливо. — Что с вами случилось?

— Я потерялся! — Старик наконец поднял голову. — Я спустился, не могу понять, откуда и зачем... Я вышел и теперь не знаю, как вернуться...

Вряд ли эти слова вызвали у него сочувствие. Но просто так захлопнуть перед ним дверь он не мог. Кроме того, казалось, он где-то его видел. Нет сомнений, что старик из их подъезда. Теперь он определенно вспомнил и эту впалую грудь, и торчащие ключицы, и опущенные плечи, и довольно длинные, совершенно белые спутанные волосы, и взгляд слегка водянистых глаз... Наутро его конечно же будут упрекать, что не помог соседу, да к тому же еще и такому пожилому.

Он решился. Переступил порог квартиры. Осторожно, чтобы не разбудить домашних, закрыл дверь. Из сотен углов радостно навалилась темнота, обглодав до призрачных теней и без того тощие силуэты всего видимого. Он нашарил на стене лестничный выключатель, но тот лишь зловеще щелкнул — жильцы годами не могли договориться друг с другом о замене перегоревшего автомата. Единственной надеждой был сквозной, проходящий по всей высоте здания эркер, если так еще можно было назвать пространство, в которое жильцы десятилетиями сваливали всякую дрянь; по виду он был более старым, чем здание, которое казалось к нему пристроенным.

— Не волнуйтесь, — проговорил он медленно, словно стараясь подавить досаду на то, что все-таки пришлось покинуть квартиру. — На каком этаже вы живете?

— Я же говорю... Не помню... — ответил старик.

— А как вас зовут?

— Нет, я и этого не знаю, голубчик... Как будто у меня никогда и не было собственного имени... — почти простонал потерявшийся. — Простите вы меня...

Откуда-то тянуло сквозняком. Он нес с собой подвальную сырость, запах плохо вымытых бочек из-под кислой капусты, застарелого табачного дыма и вечно готовящихся обедов. Якову захотелось вернуться домой за курткой. Но это только затянуло бы неприятную ситуацию. Он попытался вспомнить, кто живет на нижних этажах, кто над их квартирой. По именам он не знал никого. И вообще, большой вопрос, знакомился ли он когда-нибудь с кем-нибудь из этих людей? Должно быть да, но это было, конечно, очень давно. Лица. Да, некоторые лица он припоминал. Он с ними раскланивался, когда сталкивался в холле на первом этаже. Одно из таких лиц, несомненно, принадлежало этому бедняге. Он взял его под руку и решил попытать счастья...

Поднимались они медленно. Комнатные тапки шлепали. Незавязанные ботинки старика цеплялись о края ступеней. Темнота наполнялась глухими звуками.

— Ключа у вас нет, значит, дверь осталась открытой... — проговорил он только затем, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Он и сам не знал, почему они не остановились на следующем этаже. Старик дышал тяжело. Вздыхал. Яков подумал: интересно, он такой сгорбленный от возраста или рождение навалило на его спину это печальное бремя? Сейчас он вполне определенно чувствовал, что ему жаль старика. Но все-таки, почему бы тому было не постучать в другую дверь? В их подъезде более сотни квартир. Сколько этажей, он не знал. Сам жил на девятом. Те, кто выше, его не интересовали. Правда, он предполагал, что здание было очень высоким, даже слишком высоким. К тому же его несколько раз надстраивали. Современная Вавилонская башня. Сначала для приличия даже уговаривали жильцов дать согласие на проведение работ, позже никто уже ни о чем не спрашивал. Появлялись новые почтовые ящики, этому предшествовали перекрещивающиеся леса из металлических труб, очкарики с теодолитами и чертежами на прозрачно-голубоватой бумаге, лебедки и подъемники, ругань прорабов, штабеля досок для опалубки, перекрикивания столяров и сантехников, куски штукатурки, трубы разных диаметров, железяки в форме подков и клиньев, брус, какие-то рейки, пачки электродов для сварочного аппарата, сбитые гнезда ласточек, разлетевшиеся перья, мертвые птицы, котлы с вспузырившимся гудроном; то и дело подъезжали новые и новые грузовики, осевшие от арматуры, блоков и свежих, только что с завода, гипсокартонных плит...

Спутник молчал. Только очень слышно дышал. Казалось, он весь состоял из чего-то шуршащего...

В одной из рам эркера не хватало стекла. Яков на мгновение оставил старика. Нерешительно просунул голову и посмотрел. Жуть. Как внутри пустого ствола дуба. А вместо белой сердцевины редкие отблески. На дне груда всякой всячины.

Время утекает. Безвозвратно перетекает из одного стеклянного пузыря в другой. Лучше было бы отдыхать. А не карабкаться в темноте по лестнице с убогим стариком, бессмысленно взбираясь по ступенькам, спотыкаясь о грязные коврики, пустые винные бутылки, коробки, пластмассовые ящики, сломанные плиты, просиженные кресла и другое старье, вытащенное на вечную стоянку. Да, в конце концов, куда они идут? Неужели у этого несчастного нет никаких близких?

— Ха-джи-та-на-си-е-вич, — читал он по складам надпись на бронзовой дощечке.

Старик пожал плечами.

— Данило Ал. Видакович, дипломированный и зарегистрированный судебный переводчик? — с трудом разобрал он на следующей двери.

Старик отрицательно покачал головой.

— Маржик?

— Абрамович? Зорка и Светозар?

— Клашня? Служащий?

— Сидор Исидорович?

— Мрсач?

— Шойка?

— С болью и скорбью сообщаем родным и друзьям, что в день... ?

— Траян — Трайче Трайкоски?

— Зечина?

— Йован Форсан? Пенсионер?

— Милин? Дипломированный специалист, инженер-гидростроитель?

— Любисавич, один длинный звонок? Динич, два коротких?

— Острачанин?

— Голубан Чук?

— 187?

— 188?

— Ваван?

— Петрович?

— Хране Томова Ракочевич?

— Вивот Юстина, вдова?

— Опечатано    на    основании    Решения № 73829/1997 следственных органов МВД?

— Бумбарашевич?

— Перушина?

— Грациела Савич-Савич, прима драмы Национального театра?

— Райче?

— 204?

— Т. Кастелац? Пилот?

— «Квадратура», агентство недвижимости, купля, продажа, обмен, посредничество, полная юридическая гарантия?

— Речевич?

— Илич-Узеирбегович-Хорват?

Имена. Фамилии. Род занятий.

Имена. Фамилии.

Имена.

Ничего.

Они присели на пачки старых газет отдохнуть. Насколько это было возможно, он пытался разглядеть его лицо, черту за чертой. Хотя из бровей старика не торчало ни одного «дикого волоска», зрачки его были мутными, словно столетиями неусыпно бдели над бескрайним морем бед и страданий. Да и морщины вокруг влажных глаз, поперек лба, вдоль щек и по краям губ казались прорезанными не старостью, а постоянным выражением боли на его лице. А когда старик поднял правую руку и длинными пальцами медленно провел по волосам, кожа на его кистях оказалась совсем молодой, без пятен, гладкой. Неужели он, Яков, который так долго осторожничал и колебался, теперь с легкостью поверит печальному незнакомцу? И почему у него такие — слишком длинные — рукава? Разве не похожа его рубашка на смирительную? Что это за странный человек? И что ему на самом деле надо?

— Кто ты такой? — почти выкрикнул Яков.

Старик сжался, еще больше сгорбился.

— Ты меня слышишь? Кто ты? Кто? Отвечай! — Яков схватил его за плечи.

— Ближний... Я просто ближний... — то ли повторял потерявшийся, то ли из ночи доносился чей-то плач, чье-то жалобное причитание.

Они двинулись дальше. Табличек с номерами этажей больше не было. Судя по ослабевшему запаху из подвала, они забрались довольно высоко. А может быть, это притупившиеся органы чувств обманывают их, выдают кружение за продвижение вперед.

Ничего не менялось. Пористые двери квартир выглядели одинаковыми. Звуки тоже.

...сопение и посвистывание спящих, бормотание тех, кому снились кошмары...

...глубокие вздохи и шлепанье по полу жертв бессонницы...

...жестокие семейные ссоры...

...остающиеся без ответа телефонные звонки...

...плач проснувшихся мокрых детей...

...отчаянное царапанье когтями и пыхтение запертых, рвущихся из-за дверей собак...

...зубрежка студентов...

...приглушенный клекот телевизоров...

...сто, двести, двести пятьдесят, триста, триста десять, триста двадцать — пересчитывание сбережений, отложенных на худшие времена...

...плеск волн нереально далеких зарубежных радиостанций...

...приукрашенные, цветистые пересказы сплетен...

...судорожные объятия припозднившихся любовников...

...шум сливных бачков...

Надписи и выцарапанные слова на стенах были одинаковыми в своей бессмысленности. А вершина эркера ветвилась ничуть не меньше, чем его основание.

 Менялось только что-то в Якове. С каждой новой ступенькой он чувствовал все большую близость к тому, кто был рядом с ним. Он не мог этого объяснить, но ощущал, был почти уверен в том, что без своего согбенного спутника он чувствовал бы себя потерянным.

Сверху послышался лязг открывающегося замка. За ним голоса. Потом запрыгало пятно света. Слепящий сноп электрического фонарика застиг их на площадке. Увидеть, кто его направил, было невозможно.

— Вы куда? — услышал наконец Яков после продолжительного перешептывания появившихся.

— Наверх... — начал было он щурясь, но тут же замолчал, вспомнив, который час, как одет и он сам, и тот, кто сидит возле него.

Перешептывание у источника света снова закончилось вопросом:

— Вы что-то ищете? Или заблудились?

Уже немного привыкнув к яркому лучу, Яков повернулся к своему подопечному. Сжавшись в комок внутри своей длинной рубашки и скрестив руки внизу живота, ближний шумно дышал и испуганно озирался, напоминая пойманного зверька.

— Все в порядке! Мы знаем, куда идти! — ответил Яков как можно решительнее, отмечая, что в глазах его спутника страх сменяется благодарностью.

— Видишь, это какие-то бродяги! Кого только не встретишь, нужно бы замок врезать в дверь подъезда... — из перешептывания ясно выделился один голос.

— Язви его в душу, горбатого я точно где-то видел, — еще громче сказал второй.

— Да ладно, хрен с ними, опоздаем! Обычные бездомные. Смотрите, не попадайтесь нам, когда вернемся!

Проходя мимо, пара продолжала держать их в снопе света. Потом еще некоторое время было слышно, как они все глубже погружаются в нижние этажи, потом все стихло.

Взявшись под руки. Один без слов. Другой молча. А может, это одно и то же.

Никто из них так и не проронил ни звука даже тогда, когда Яков споткнулся и порезался осколками разбитого стекла на полу. Кровь текла по ладони, капала между пальцами, отмечая путь правильными промежутками. Словно и сам страдает от боли, спутник прижал то же место на собственной руке. Кровотечение остановилось. Рана начала затягиваться, прошло совсем немного времени, а место пореза уже нельзя было обнаружить. Если бы не яркие следы на рукаве пижамы, Яков мог бы поклясться, что все это ему просто привиделось.

— Спасибо, — обернулся он.

Фигурка с белыми волосами печально произнесла:

— Пустяки.

Должно быть, верхний воздух пьянил. Не привыкший к свежести, Яков чувствовал головокружение. Не помогло и то, что он наполовину расстегнул пижаму. Все чаще он следовал за стариком, а не наоборот, все меньше чувствовал уверенность, под конец получилось, что тот ведет его.

Сконцентрировался он только тогда, когда его спутник остановился, медленно нагнулся, поднял какой-то листик, сложил и помял в пальцах. Пьянящий запах будил силу.

— Лимон?! Здесь?! — изумился Яков.

— Лимон, Яков, лимон, и значит, мы близко... — прозвучало в ответ.

Яков?! Табличка с его именем уже давно была кем-то сорвана с двери квартиры. Может, даже он сам это сделал. Главное, что там остался только номер. Опять же, он не мог припомнить, чтобы этой ночью говорил кому-нибудь, как его зовут...

Этаж сменялся этажом. Время, конечно же, еще где-то имело значение, но они ему больше не принадлежали.

И тут вдруг они оказались перед выбитой, настежь распахнутой дверью. Возле исковерканной дверной рамы стоял большой горшок с олеандром. Рядом с ним другой — с лимонным деревцем. Ветер осторожно гладил листья.

Проход смотрел прямо в небесный свод. Это был самый верх здания. Выход на недоконченную крышу. Брошенные леса, куски профиля, металлические суставы, неиспользованные дымовые трубы, мотки проволоки, разбросанная опалубка, подпорки, заржавленная пила и решето для песка, железные жилы несущих столбов, сгнившие веревки, антенны, антенны, антенны, котел с затвердевшим варом...

Пусть подгнивший на дне, пусть зажатый зданием, эркер здесь ветвился и тянулся к звездам. Наверху, среди самых дальних разветвлений занималось утро. Был тот час, когда вот-вот рассветет, хотя пока еще царил полный мрак.

Спутник снял свои огромные ботинки и сказал:

— Прощай... И спасибо... Я все вспомнил.

Он как-то благостно улыбался. Согнулся, когда проходил в дверь, потом на ходу выпрямился, волосы его рассыпались по плечам, рубаха сползла с обнажившихся плеч. Вдали светлела линия горизонта. Шуршащее дыхание усилилось и превратилось в шорох перьев — это его горб раскрылся в пару больших крыльев.

Яков не хотел выходить. Не хотел с этой высоты видеть, какая внизу ночь. Возвращаясь, спускаясь назад, в утробу здания, он повторял:

— Не потеряйся, только не потеряйся...

А может быть, это в нем самом, глубоко, отдавались эхом слова ближнего.