"Алеш Гучмазты. Матрона " - читать интересную книгу автора

готовой саму себя втоптать в грязь.
Она боялась, а испуганная душа ищет утешения, испуганное сердце
держится на подпорках самооправданий, и она находила, придумывала их для
себя. Она придумывала их, стараясь хоть за что-то зацепиться в этой жизни, и
какое-то время сама в них верила, но продолжалось это недолго, все
начиналось сначала и, отчаявшись, она созывала соседских женщин и устраивала
шумную пирушку. Или произносила на людях что-то непристойное, непотребное, и
это сразу же привлекало к ней внимание, и чувствуя косые взгляды и
посмеиваясь в ответ, она забывалась на миг и вновь чувствовала радость
вольной жизни. Все это могло отвлечь, но не вело к спасению. Когда сказанное
ею доходило до ее собственного разума, и бесстыжие слова, провоцирующие
ссоры и столкновения в селе, повторялись в памяти уже для самой себя, она
готова была провалиться сквозь землю, понимая, что только добавила себе
позора. И то же самое начинали говорить вновь зазвучавшие голоса, и ей уже
не казались жалкими оскорбленные ею односельчане, жалкой становилась она
сама. Те, кого она унизила только что, обескуражила своей дерзостью, теперь
смотрели на нее как бы сверху вниз, и она злилась, уходила, искала укромное
место и там ругалась сама с собой.
Так было и в последний раз.
"Что ты делаешь?! - налетела она на себя. - Какая муха тебя укусила?
Или, может, ты стала завидовать людям, может, ты хуже всех в этом селе?"
"Господи, - сокрушалась она, - как же я могла сказать такое? А если бы
меня услышал тот парень, гость Чатри, который так похож на моего сына?"
"Чтоб ты пропала, Матрона, - упрекнула она себя. - Ты, наверное,
постарела, боишься жить одна и хочешь умереть в чужом доме? Не потому ли ты
застеснялась, как молоденькая невестка?"
И тут же, словно дождавшись своего часа, зазвучали голоса ее близких:
"Достоинство, Матрона, ты теряешь достоинство... Если себя не
стыдишься, то подумай хотя бы о нас. Не позорь наши имена, не бросай на нас
тень"...
Матрона услышала эти слова по-своему, и они глубоко запали ей в душу. В
ней вспыхнула вдруг надежда - и не гасла уже, горя небольшим, но ровным
пламенем.
Теперь, если кто-то из сельских пытался не по делу завести с ней свару,
она отвечала спокойно и смиренно:
- Что я плохого вам сделала, что плохого? Почему вы не даете мне покоя?
Почему среди вас так трудно жить бедному человеку?.. У меня ведь тоже есть
родные и близкие, и если вы со мной не считаетесь, то постесняйтесь хотя бы
их...
"У меня ведь тоже есть родной"... - ей хотелось произнести это именно
так, в единственном числе, но она не могла решиться, не осмеливалась даже
наедине с собой.
"У меня тоже есть сын", - твердило ее сердце.
Эта мысль стала овладевать ею. Вернее, не мысль, а предчувствие,
какая-то постоянная сдавленность сердца, не отпускавшая ее ни на минуту. Она
и верила, и сомневалась, и, находясь в состоянии постоянного ожидания,
ничего не хотела предпринимать, а то, что делала все-таки, казалось ей
неверным, случайным - она сомневалась в каждом своем поступке, в каждом
произнесенном слове. "А может, я не права? - взвешивала она каждый свой
шаг. - Может быть, надо было как-то иначе?" Она сомневалась не только в