"Алеш Гучмазты. Матрона " - читать интересную книгу автора

людьми, всякий раз обмирала, будто каждый встречный мог догадаться о ее
замысле и остановить ее. Знала, что это не так, что им не до нее - у каждого
свои заботы, да и в их глазах было больше безразличия, чем интереса, но и
сочувствие иногда проскальзывало, и тогда ей казалось, что встречные не
только понимают, но и оправдывают задуманное ею.
Чем ближе становилась автобусная станция, тем меньше уверенности
оставалось у Матроны, тем сильнее била ее внутренняя дрожь. Боялась - вдруг
Гафи не придет, и тогда вообще непонятно, что делать. Обманула родителей -
как теперь отведешь к ним ребенка? И в село возвращаться нельзя, Егнат
только и ждет этого... Куда же деваться им, если не придет Гафи?
Эта мысль приводила ее в отчаяние, но втайне от самой себя она боялась
и другого, стараясь не думать об этом, но страх пробивался сквозь внутренний
запрет, подступая к сердцу, сжимая его до боли. Она боялась, что Гафи не
придет, и в то же время страшилась встречи с ней и, пытаясь хоть как-то
оттянуть этот миг, то и дело замедляла шаг. Иди же, иди, уговаривала она
себя, не останавливайся, перед смертью не надышишься. Если уж выпала такая
судьба, плачь-не плачь, а разлучиться с сыном придется.
Когда они пришли на автобусную станцию, она сразу же заметила Гафи - та
разговаривала с какой-то женщиной, но взглядом искала ее, Матрону. Увидев
Гафи, Матрона непроизвольно подхватила ребенка на руки, прижала к себе,
будто от своры собачьей защищая. И тут же в ней вспыхнула ненависть к себе
самой, из глубины души ее восстал голос, насмешливый и суровый в то же
время: "Ты не за жизнь ребенка тревожишься, ты хочешь отдать его в чужие
руки, чтобы освободиться от забот и жить в свое удовольствие. Вот и
придумала, что боишься за сына и делаешь все это, чтобы спасти его". Голос
был так убедителен, что она засомневалась в своем замысле, показавшемся ей
вдруг пустым и бестолковым. И она спросила себя, приходя в отчаяние: "Что же
я делаю? - и, не зная ответа, продолжала: - Кто такой Егнат и почему я боюсь
его? Или мне только кажется, что боюсь, а на самом деле и вправду ищу для
себя легкой жизни? А если и боюсь, почему отрываю от себя ребенка? Почему не
уеду куданибудь, хоть за семь перевалов, но вместе с ним? Ведь я же понимаю,
что только со мной он будет в безопасности... А люди что скажут? Зачем мне
людские пересуды, когда дело касается моего ребенка?"
Она сомневалась, а ноги будто сами несли ее в сторону Гафи, и уже
невозможно было остановиться. Казалось, какая-то темная сила довлеет над
ней, подавляя и принуждая делать то, чего она никогда бы не сделала по
доброй воле.
Гафи, как бы мельком глянув в ее сторону, дала понять, что видит ее.
Матрона сильней прижала к себе ребенка и, втайне надеясь на
отрицательный ответ, спросила взглядом - сладилось ли дело?
Гафи утвердительно кивнула головой, и Матрона поняла - дороги назад
нет. Все кончено.
Она чувствовала себя так, будто в западню попала. Будто не сама все
придумала и привела сына, а Гафи заманила ее сюда. Теперь в поведении Гафи
ей чудилось что-то зловещее. И кивнула она как-то не так, и в быстром
взгляде ее вовсе не жалость мелькнула, а тайное злорадство. И одета она была
во все черное, и поглядывая на них, как-то неловко втягивала голову в плечи,
словно стараясь перехитрить всех, остаться незамеченной. Она чемто
напоминала ворона, искоса поглядывающего на цыпленка перед тем, как схватить
его. Матрона стерегла каждое ее движение, боясь, что Гафи вдруг тронется с