"Алеш Гучмазты. Матрона " - читать интересную книгу автора

казался желанным.
Она опустила голову, чтобы случайно не встретиться с ним взглядом, но
искоса следила за его перемещениями, стараясь держаться подальше. Она
боялась, ненавидела его, но выглядел он так плохо, что сердце ее невольно
сжималось от жалости. Крепкий еще недавно, красивый мужчина, бывший любимец
всего села, превратился в какое-то подобие огородного пугала. В свои
тридцать два года он выглядел чуть ли не стариком. Волосы поседели и росли
как-то не так, как положено, - торчали дыбом, словно свиная щетина, придавая
ему нелепый, шутовской вид; картину завершала псивая, клокастая небритость
запавших щек и подбородка. Мутные глаза его источали холод, вызывавший в
окружающих оторопь.
Наверное, Егнат понял, что настороженное молчание односельчан связано с
тем, что произошло утром. Он попытался разрядить обстановку, заговорить, но
отвечали ему неохотно, стараясь сразу же прервать разговор.
То, как сельчане обходились с Егнатом, пугало ее. Ей хотелось, чтобы
хоть кто-то заговорил с ним, пошутил, развеселил его. Она чуяла недоброе,
понимала: молчание людей, их желание отстраниться от него, обернется для нее
бедой. Ей хотелось шепнуть, попросить кого-нибудь подойти к нему, но она не
могла решиться, злясь на себя саму и на односельчан: как же они не чувствуют
ее страха? "Наверное, - думала она, - испуганному проще понять взгляд того,
кого он боится, потому что взгляд этот всегда обращен на него. Но почему же
другие не догадываются о грозящей ей опасности?"
А Егнат тем временем все мрачнел и мрачнел. Вот уже бросил первую
злобную реплику. Вот прицепился к кому-то из детей: это, мол, тебе не
ножницы, это вилы, возьми их наперевес. Потом пришла очередь старших
выслушивать его язвительные замечания и оскорбления. Однако никто не
поддавался, и старания его пропадали даром. Когда же он перешел все мыслимые
границы, не выдержал его отец, Гиго.
- Тьфу! - сплюнул он в сердцах, хмуро взглянул на сына и продолжал
работать.
Егнат замолчал. Постоял еще немного, покачался на костылях, потом
как-то незаметно исчез.
Но и после его ухода сельчане не стали разговорчивее, погрузившись в
невеселые думы о своих отцах, братьях и сыновьях, путь которых пролегал
между жизнью и смертью далекой войны. Гиго onmk это. Выпрямился, постоял
некоторое время, опершись на вилы, и произнес со вздохом:
- Будь проклят тот, кто наслал на нас погибель! За то, что сделал с
нашими детьми... - он замолчал, окинул взглядом односельчан и снова принялся
за работу.
Казалось, гумно стало подобием кладбища. Не кладбища даже - ада. Люди
работали с таким остервенением, словно именно молотьба могла вывести их из
лабиринта мрачных мыслей. Даже волы, будто почувствовав состояние своих
хозяев, без понуканий шли по кругу, торопились так, что головы у них,
наверное, кружились. Там, где слой колосьев становился тоньше, слышался
скрежет молотильного камня, и от этого скрежета каждый раз замирали людские
сердца, словно камень утюжил тех, о ком они думали сейчас, словно не скрежет
слышался, а треск костей их пропавших без вести родных, словно камень ровнял
их с землей, а в воздухе витала не мякина, а капли крови погибших сельчан.
Нет, это была не просто работа. Работать они, конечно работали, но
главной была сейчас не молотьба, а печаль их сердец, которую они не могли