"Алеш Гучмазты. Матрона " - читать интересную книгу автора

все вокруг ей кажется мутным, серым, будто она сквозь грязную марлю смотрит.
Засмотрелась - уронила в сыворотку только что слепленный круг сыра.
Колыхнула котел, будто надеялась, что круг не развалился и сам выпрыгнет
назад, ей в руки. Но нет - надо снова собирать его по крупинке. Господи, да
она же всю жизнь делает сыр - почему же не подумала никогда, что все в этой
жизни надо удерживать в руках, не то выскользнет, утечет между пальцами - и
добро твое, и счастье, и сама жизнь. Упадет, разобьется - попробуй собрать
потом. Если соберешь, оно останется вроде бы и твоим, но приглядишься - оно
уже не то, другое. А если и вовсе нельзя собрать, что тогда? Позабыть? Не
думать? Сердце, конечно, забывчиво, но оно может и вспомнить. А если уж
что-то всплывет в твоей памяти, то не отвяжешься нипочем, останешься с этим
навсегда. Тем более, если у тебя нет семейных забот и много свободного
времени, Говорят, человек забывается за работой, но это неправда - от дум
своих не убежишь, не спрячешься. А когда управляешься с хозяйством в полдня,
а потом крутишься сам с собой, мысль твоя становится твоим врагом. Так что
не ищи спасения ни днем, ни вечером, ни в работе, ни во сне, ни в
бессоннице - спасения тебе нет. А что же делать? Будь у нее дети, много
детей, она бы, старея, все больше и больше жила бы их жизнью, их заботами и
надеждами. Но где они, дети? Нет ни детей, ни спасения.
- Есть оно, есть! - произнесла она. Вслух, но неуверенно.
И комната разом заполнилась холодом. Таким лютым, что стены, выбеленные
известью, затрещали, как льдины в крещенские морозы. Потолок заиндевел, иней
расползался по всем поверхностям, и его невозможно было ни вымести, ни
соскоблить... Когда Джерджи вынесли, похоронили, и люди разошлись после
поминок, в доме воцарилось ледяное безмолвие. Мертвая тишина сковала ночной
мир. Матрона не решалась погасить лампу. Легла и не отводила взгляда от
кровати Джерджи, чувствуя в ней неясную, немую опасность для себя. В
мерцающем свете лампы кровать шевелилась, тянула железные руки и молча
звала: "Не лежи там, не обманывай себя, твое место здесь, у меня. Двое вас
было - одного я убрала. Теперь твоя очередь. И некуда тебе бежать, и никуда
ты не денешься. Если бы кто еще жил в этом доме, я, может быть, повременила
бы с тобой. Но ты одна, и у меня нет выбора". Кровать смеялась, и блестящие
шарики в ее изголовье были похожи на зубы мертвеца. А ниже, в постели,
Матроне чудился выдающийся boeped острый подбородок. И у Джерджи, когда его
положили в гроб, заметнее всего был желтый костяной подбородок.
Когда она уснула, наконец, к ней нескончаемой чередой пошли все, кого
она знала в жизни, и все вдруг сделались совершенно одинаковыми - лицом и
телом, - и отличить друг от друга их можно было лишь по торчащим вперед
подбородкам. Это шествие длилось несколько ночей подряд. Потом подбородки
ушли, забылись.
И снова вспомнились сегодня.
- Тьфу, чтоб вы сгинули, - проворчала она в сердцах и, уложив головку
сыра в глиняную миску, вышла на веранду.
Перед этим она со зла забыла снять галоши и теперь всюду видела свои
следы - с крыльца на веранду, с веранды в дом. Заглянула в комнату - и там
каждый ее шаг отпечатался на полу. "Может, я и по самой себе всю жизнь
ходила грязными ногами, может, сама себя и втоптала в грязь? В черной земле
лежать бы этим ногам, в черной земле", - она глянула вниз и увидела, что
одна галоша вся в ошметках грязи, а другая блестит, будто только что вымыта.
Это почему-то обрадовало ее - одна нога все же чистая, - и она повеселела,