"Андрей Тереньтьевич Губин.?Молоко волчицы " - читать интересную книгу автора

старой военной карты нарисован теленок. Детскими каракулями девчонка
старательно вывела: "Напамить". И избегала Глеба - стыдно. А теперь он
увидел ее с распущенной косой.
От ущелья - парным молоком из бурдюка - хлынул плотный столб тумана.
Солнце летело сквозь него, как брошенный над горами диск. В станице
зазвонили к заутрене. Казаки в поле крестились, поворачиваясь в сторону
звона. Николаевский колокол двести пудов - слыхать по всем угодьям.
Колокола других церквей пожиже.
Каша деда Ивана поспела. Мария вздрогнула - Настя пригласила пастуха
перекусить чем бог послал. Федор угрюмо отвернулся, хотя пастухи на особом
положении и кормить их не грех, даже если он татарин. Глеб долго, по чину,
отнекивался. Наконец присел и брал из казана там, где брала тетка Настя, а
ложка у него своя. После каши с салом ели "сыр" - творог, отдавленный
булыжником через марлю. Поднесли Есаулову-сыну и бражки из тыквы-фляги,
заткнутой ошелушенным от зерна кукурузным кочанчиком. Выпивший Федор
подобрел, покрикивал на детей, угождал гостю деловой беседой, дивился
хозяйской сметке парня. Считай, молоко на губах не обсохло, а рассуждает
казак по-диковинному, видать, набрался этой премудрости на "курсу", возле
господ, которым зимой продавал сыр и сметану. Мол, надо беречь леса,
которые близко, они воду держат в родниках и речках. Пойму реки сделать
садом. Проводить каменные дороги. Скотину отбирать племенную, а не всю
подряд. Строить фермы на аглицкий манер, с молочным заводом в центре, и с
гор потекут масло, мясо, кожи, шерсть. Не давать земле прогуливать. Деньги
нажитые нести в банк, где, слыхивал он, на них еще деньги налипают,
процент называется. А ежели с умом вести дело, можно и собственный банк
открыть.
Ел пастух скоро - значит, и на работу бешеный. Зубы крепкие - палец в
рот не клади, а шея - хоть ободья гни. Грамотой особенно не избалован, но
читать умеет, пишет, правда, "как курица лапой", а денег, видать,
посчитает и тыщу. И Федор открыл пастуху зеленого шелка кисет - "Папироса,
друг мой тайный, эх, дым колечками летит". От табаку Глеб отказался, не
употребляет. Этим еще больше расположил Федора, который втайне преклонялся
перед некурящими.
Мария, глядя в землю, положила перед Глебом лучший кусок арбуза -
алый хруст сердцевины в сахарном морозе и черных семенах. Казак
поблагодарил Синенкиных за угощение и пошел догонять едва видных коров.
Напоследок дал совет выделить лучшие початки на развод и себе прихватил
парочку "на племя". "Вылитый Парфен Старицкий! - качал головой дед Иван. -
И тот, царство небесное, норовил с одного быка две шкуры стащить". Это
звучало как признание. Мария сидела тихая, светлая. Федька подложил ей
вместо хлеба початок. Она, не глядя, откусила. Родные засмеялись,
переглянулись - растет телочка.
Стадо ушло в горы, где приезжие господа находили окаменелости
первобытной жизни, следы Сарматского моря, юрские раковины, отложения с
отпечатками морских гад. Раз и Глеб нашел отпечаток рыбы о двух головах -
с обоих концов тела головы, и подивился силе господа.
Отсюда хорошо видно нашу станицу. Она лежит на дне вытянутой горной
чаши с отбитым краем. Там, где чаша отбита, вечно стоит туман. В чаше его
губило солнце. На горах свежие ветры. Далеко внизу кружат ястребы. Еще
ниже игрушечные хатки, порядки улиц, колокольни с крестами: на