"Елена Грушко. Береза, белая лисица" - читать интересную книгу автора

сходился. И хотя за пять лет работы в космосе не раз рисковал жизнью,
выручая товарищей, и его выручали, конечно, не задумываясь, но
задушевных друзей у него все-таки не было. Что риск? Профессиональная
привычка. Как и привычка быть смелым, честным самоотверженным,
добрым... Привычка, но не потребность вдруг проявить эти высокие
качества по отношению к единственному для тебя другу: мужчине или
женщине.
К женщине!.. Когда, поддаваясь сладкому самообману, Гуров разрешал
себе поверить, что это письмо написано для него, он пытался вообразить
и ту, которая могла такое написать. Выбирал из множества своих прежних
подруг одну. Но все они, в хороводе лиц, причесок, характеров,
сливались в его памяти, уже не рознясь ни выражением глаз, ни тембром
голоса, ни складом ума, ни тем более фасоном платья.
Да, но никто из этих очаровательных женщин не стал бы напоминать
ему о днях любви, описывая не ласки, а природу. За это уж Гуров мог бы
поручиться! Да и сам он не мог вспомнить о Земле ничего такого, как ни
пытался. Вот рассказать о бродячих цветах с Планеты Ошибок мог бы. Или
о ворчливых деревьях с Планеты Юхансона. Или о летучих рыбках с
Восьмой планеты созвездия Осьминога: в полете эти рыбки меняли
окраску, линяли - осыпавшаяся чешуя их, коснувшись воды, превращалась
в новых рыбок, а прежние, сделавшись на воздухе из золотистых
угольно-черными, умирали, дав таким удивительным образом жизнь своему
столь же недолговечному потомству.
О многих чудесах космоса мог бы рассказать Гуров, но заставь его
описать земной цветок... реку... дерево... Березу! Он напрягал память,
бесился от бессилия, но, кроме общих и невыразительных слов, не
находил ничего. А ведь тысячи, тысячи раз видел все это! Но разве он
обращал когда-нибудь внимание на запах травы? На деревья? Они растут,
обогащают воздух кислородом, все эти деревья и травы, но какая разница
- они или кислородные генераторы? Какая разница - они или воздушные
тенты дадут тень, прикроют от жаркого солнца?.. Гуров ловил себя на
том, что уже давно удивляется только новому, поражающему воображение.
Но и это, став привычным, тотчас смазывается в его памяти более новыми
впечатлениями, сливается с прежним, обыденным. И разве только о
картинах природы он может это сказать? А острота чувств? Любовь?..
Была ли она хоть когда-нибудь? Вот и здесь - притупился даже страх
смерти. Привычка! Боль одиночества? Стихает и она. И ему приходилось
много, много раз воскрешать в себе эту боль - последнее, что, смутно
чувствовал Гуров, еще удерживает его, заставляет оставаться человеком.
И как раньше он искал тупого забвения, так теперь бередил душу, тоску
по людям, по погибшим товарищам, одному из которых предназначались эти
волшебные слова: "Береза, белая лисица".


Конечно, он снова и снова мечтал о спасении. Гуров иной раз до
такой степени реальности видел возникающий в небесах и снижающийся
земной корабль, что замирал столбом и ошалело пялился вверх, являя
собой, должно быть, прелюбопытное зрелище. Правда, за ним некому было
наблюдать... Но, рассуждал он сам с собою, если занесло сюда в свое
время "Волопас", то вполне может занести еще кого-нибудь. И тогда