"Елена Грушко. Береза, белая лисица" - читать интересную книгу автора

Никаких неведомых чудовищ он не увидел. Трава на полянке
по-прежнему мягко колыхалась. Но Гуров, падая в эту траву, успел
поймать взглядом, как медленно и бесшумно тает меж деревьев силуэт
Лапушкина, и долго, долго, казалось, плавал в воздухе его прощальный
взмах.


Дни и ночи он размышлял над загадкою гибели друзей Чтобы проверить
одно свое предположение, вынул из кармана куртки коробочку
кают-диктофона, положил на землю, отошел на двенадцать шагов и
задействовал звук. Собственный голос показался ему чем-то диковинным,
но ничего т а к о г о не произошло. Значит, здешняя нежить
предпочитает живую добычу. Однако же существует, черт побери, какая-то
разгадка! И он начал по привычке перебирать в уме первые попавшиеся
слова, надеясь зацепиться за любое звено, что вызволит его из беды.
Этою игрою с самим собою он прозанимался два дня, пока, наконец, после
слов "фонарь" и "метеор" не всплыло в памяти - "Афанеор". Афанеор -
дочь Ахархеллена. Вождя туарегов из рассказа великого Ивана Ефремова.
Постой, постой, не в этом ли превосходном рассказе шла речь о том, что
в некоторых местах Сахары обитают духи молчания? Точнее, духи
встревоженного молчания - джаддиасы? Гуров старательно припоминал курс
"Фантастики в искусстве", которому в Академии уделялось - на удивление
и развлечение курсантам - весьма серьезное внимание. Вот когда
пригодилось все это! Духи встревоженного молчания... Или о них есть у
Гаудио в "Цивилизациях Сахары"? Или в путевых записках Елисеева из
"Живой Старины"? Помнится, сам Ефремов описал в рассказе этого
замечательного путешественника далекого прошлого, туареги величали его
Эль-Иссей-Эф. Как бы то ни было, джаддиасы перелетели, видимо, сюда. В
Сахаре, как и здесь, их можно было задобрить лишь молчанием: скажешь
слово - и тебя затягивает воронка песка...


Гуров тогда долго не мог идти. Кровавые волны застилали глаза.
Больше всего ему хотелось выругаться, страшно выругаться, проклять
Лапушкина, который совершил такое страшное предательство, бросил его
одного - одного в целом свете! Он уже открыл было рот и промолчал. И
повернулся, и пошел прочь, не разбирая дороги. И еще много, много дней
он провел, физически ощущая необходимость молчания, как тонущий
ощущает камень, привязанный к шее.
Даже во сне преследовало Гурова это чувство. Ему снились люди. Их
было много. Они куда-то уходили. Гуров видел их сзади. Развевались
женские платья, летели по ветру волосы. Мужчины двигались неторопливо,
поводя широкими плечами. Гуров узнавал среди них Аверьянова,
Лапушкина... Рядом с ними бежали дети, мелькая загорелыми ножками...
Гуров слышал удаляющийся шум голосов и бросался вслед за людьми. Нет,
его не мучила бесплодная, бесконечная погоня - кошмар многих
сновидений. Шаги его были быстрее и даже легче, чем наяву. И он
нагонял людей. Молча хватал их за руки, за плечи, рывком поворачивал к
себе одного, другого... И отшатывался - у людей не было лиц. Плоский
белый туман струился на их месте. Безглазый, безликий, молчаливый