"Василий Гроссман. Жизнь" - читать интересную книгу автора

Делегацию отвели к шахте. Толпа женщин и детей с плачем шла следом.
Сами делегатки тоже плакали - они прощались с детьми, со своими родными, с
поселком, с белым светом.
Бабы со всех сторон кричали:
- Нюшка, Варька, Игнатьевна! На вас вся надея! Уговорите их,
голубчиков, проклятых, постреляют нас, окаянные, пропадем мы, и дети наши
пропадут, подушат, как кутенят.
Делегатки, плача, кричали:
- Да нешто мы сами не знаем, у самих дети!
Старик Козлов шел впереди, припадая на левую ногу, - ее смяло во время
обрушения кровли при проходе западного бремсберга. Он шел, мерно размахивая
зажженной шахтерской лампой, спешил уйти вперед от кричащих и плачущих баб:
они нарушали торжественное настроение, которое всегда приходило к нему при
спуске в шахту. И сейчас, обманывая себя, он представлял, как клеть опустит
его в шахту, как сырость коснется лица его, как придет он в забой по тихой
продольной, освещая лампочкой темный ручеек, бегущий по уклону, и покрытые
жирной пухлой угольной пылью балки крепления. Он снимет в забое шахтерки,
сложит их, засечет куток и пойдет рубать мягкий коксующийся уголек. Через
час зайдет к нему в забой кум, газовый десятник, и спросит: "Ну что,
рубаешь?" И он утрет пот, улыбнется и скажет: "А что ж с ним делать, рубаю,
пока жив. Посидим, что ли, отдохнем?" Они сядут у воздушника, поставят
лампочки, вентиляционная струя будет мягко обдувать его черное, блестящее от
пота тело, и они поговорят, не торопясь, о газовом угольке, о новой
продольной, о кумполе, выпавшем на коренной штрек, посмеются над заведующим
вентиляцией Потом кум скажет: "Ну, Козел, с тобой тут всю упряжку
просидишь", - посветит лампочкой и пойдет. А он скажет: "Иди, иди,
старый", - а сам возьмет обушок и давай по струям рубать в мягкой черной
пыли. Шутка ли, сорок лет при таком деле!
Но как ни торопился хромой старик, бабы не отставали от него. Плач и
визг стояли в воздухе; вскоре весь народ подошел к развалинам надшахтного
здания. Ни разу Козлов не был здесь с того дня, как бледный, с трясущимися
руками пузатый инженер Татаринов, когда-то, молоденьким штейгером, строивший
этот копер, самолично не подорвал толом надшахтное здание. Это было дня за
два до прихода немцев.
Козлов огляделся вокруг и невольно снял шапку. Бабы выли и причитали;
холодный мелкий дождь падал деду на лысину, щекотал кожу. У него было
чувство, словно он снова на кладбище, в осенний день, подходит к открытому
гробу проститься со своей старухой. Немцы стояли в пелеринках и в шинелях,
переговариваясь, покуривали сигарки, поплевывали, словно все это
смертоубийственное дело шло само собой. Только один здоровенный солдат, с
совершенно рябым лицом и большими темными мужицкими руками, уныло и хмуро
разглядывал развалины шахты. "Вроде сочувствует... Может, тоже подземным
был, - подумал старик, - забойщиком или по крепи..." Он первым полез в
"букет". Нюшка Крамаренко закричала громко, во весь голос:
- Олечка, ангелочек, деточка!
Замурзанная, с большим животом, раздувшимся от свеклы и сырых
кукурузных зерен, трехлетняя девочка хмуро и сердито смотрела на мать, точно
осуждала ее за слишком шумное поведение.
- Ох, не могу, млеют руки мои, ножки мои млеют! - кричала Нюшка. Она
боялась черного провала, где сидели разъяренные от сражения бойцы. - Всех,