"Василий Гроссман. Старый учитель" - читать интересную книгу автора

государств, всюду, куда ступала нога гитлеровцев, муть поднималась со дна
рек и озер, жабы всплывали на поверхность, чертополох всходил там, где
растили пшеницу.
Ночью Розенталь не спал. Казалось, в это утро не взойдет солнце, тьма
над городом встала навек. Но солнце взошло в предначертанный ему час, и небо
стало голубым и безоблачным, и птицы запели.
Низко и медленно пролетал немецкий бомбардировщик, словно утомленный
ночной бессоницей - зенитки не стреляли, город и небо над городом стали
немецкими. Дом просыпался.
Яшка Михайлюк спустился с чердака. Он гулял по .двору. Он сидел на той
скамейке, где вчера сидел старый учитель. Он сказал Даше Вороненко, топившей
плитку:
- Ну, что, где он, твой защитник родины? Убегли красные и не взяли его
с собой?
И красивая Даша, улыбаясь жалкой улыбкой, сказала:
- Ты на него не доноси, Яша, он ведь по мобилизации, как все, пошел.
Яшка Михайлюк после долгого сидения в темноте вышел под солнечное
тепло, дышал утренним воздухом, смотрел на зеленый лук в огороде. Он
побрился и надел вышитую рубаху.
- Ладно, - сказал он лениво, - вот бы выпить мне чего, не знаешь,
где достать?
- Я достану самогон, - сказала Даша, - есть тут у одной знакомой.
Только смотри, Яша, он ведь бедный, калека. Ты не капай на него.
Потом вышел во двор агроном, и женщины шептались:
- Вот это да, словно на первый день пасхи.
Он поговорил с Яшкой, шепнул ему словцо на ухо, и они оба рассмеялись.
Они зашли к агроному и выпивали там. Михайлючка принесла им сала и
моченых помидоров. Варвара Андреевна, у которой все пять сыновей были в
Красной Армии, самая вредная на язык и самая ядовитая во дворе старуха,
сказала ей:
- Ты теперь, Михайлючка, знатная женщина страны при немцах будешь: муж
в концлагере за агитацию, сын дезертир, дом этот твой собственный. Прямо
тебя немцы городской головой выберут.
Шоссе лежало в пяти километрах восточней города, и поэтому немецкие
войска прошли, минуя маленький городок. Лишь в полдень проехали по главной
улице мотоциклисты в пилотках, трусах и тапочках, черные от загара. У
каждого на руке были часы-браслетик.
Старухи, глядя на них, говорили:
- Ах, боже мой, ни стыда, ни совести, голые по главной улице.
Окаянство-то
до чего доходит!
Мотоциклисты пошуровали по дворам, забрали поповского индюка, вышедшего
разобраться в конском навозе, второпях съели у церковного старосты два с
половиной кило меда, выпили ведро молока и укатили дальше, обещав, что часа
через два прибудет комендант. Днем к Яшке пришли еще два приятеля-дезертира.
Они все были пьяны и хором пели: "Три танкиста, три веселых друга". Они бы,
вероятно, спели немецкую песню, но не знали ее. Агроном ходил по двору и,
лукаво усмехаясь, спрашивал у женщин:
- Где же это наши евреи? Весь день не видно ни детей, ни стариков,
никого, словно их и не было на свете. А вчера с базара пятипудовые корзины