"Василий Гроссман. Цейлонский графит" - читать интересную книгу автора

стержней 2Н и ЗН у них получались стержни, годные только для школьного и
конторского карандашей.
- Знаешь, Шперлинг, - говорил Кругляк, щупая глину, которой были
обмазаны тигли, - если и на этот раз не получится, напьюсь вместе с тобой.
-- Ему сделалось смешно, и он рассмеялся: - Со мной это случается часто и
без неудачного обжига, но теперь я напьюсь и приду вместе с тобой плакать в
контрольную будку.
- Ganz moglich, - ответил Шперлинг и высморкался на зеркально-серые
от графита плиты пола.
А уборщица Нюра в это время сидела на своем ящике и читала. Ей не
хотелось идти домой. В лаборатории после гудка было тихо, - через громадные
окна входило столько света, что рабочий зал был точно залит какой-то очень
светлой и легкой водой, бутыли с цветными растворами светились на рабочих
столах и казались приветливо улыбающимися красными, желтыми и оранжевыми
лицами. Нюра сидела среди этих веселых, широко глядящих стеклянных рож и
читала толстую книгу из фабричной библиотеки, перелистывала замусоленные
сотнями молодых и старых рук страницы, пестрые от графита, красок и масла.
Как она печалилась, когда умирал красавец Болконский! Бедная девушка
Наташа, сколько беды и горя пережила она на этом свете! Ей тоже нелегко
жилось, уборщице Орловой, и она горевала и радовалась над книгой правды,
лучшей из книг.
А потом она поглядела на химика.
Нюра видела, как он открывал шкафы, в которых Кругляк собирал коллекцию
образцов сырья, вынимал коробки и банки. Ей хотелось подойти к нему и
сказать что-нибудь хорошее. Может быть, ему плохо живется, за ним, наверно,
никто не смотрит, кто стирает ему, чинят ли ему белье и штопают ли носки?
Она со вздохом посмотрела на ходики и начала собираться: выключила
муфель, закрыла краны. Потом, уже надев кофту, она потушила примус, гревший
перегонный куб, и примус, погасая, хлопал синими крылышками пламени и так
жалобно свистел, точно ему не хотелось кончать свою работу.
- Николай Николаевич, ключ на полке, за бутылью, - сказала Нюра.
Тогда индус остался один.
Он рассматривал образцы сырья, щупал их, взвешивал на руке, глядел на
них, то приближая, то отдаляя глаза от банок, коробок и ящиков.
Сколько замечательных, чистых красок! Он читал в английском журнале,
что на "Baden, Soda, Anilin Fabric" создали столько тонов и оттенков, что
цветовая лавина, катящаяся по земле, не составляла и половины того, что
сделали германские химики.
В этих нескольких сотнях коробочек, умещавшихся на трех полках, был
весь мир красок: восходы и закаты солнца, луна, поднимающаяся из-за темных
гор, море, арктические льды, леса жарких стран. Ему нравилось рассматривать
все эти анилины и лаки - черные, фиолетовые, гремяще красные,
нежно-лимонные и оранжевые.
И названия их нравились ему: бриллиант-грюн, метилвиолет, родамин,
фенолфталеин, эозин.
Эти сложные названия ему было почему-то легче произносить, чем обычные
английские, а особенно французские слова.
- Родамин, родамин... - несколько раз повторил он.
Потом новый химик перешел к другому шкафу. Какое удовольствие смотреть
и нюхать, щупать, гладить все это!