"Василий Гроссман. Цейлонский графит" - читать интересную книгу автора

После этой истории Нюра несколько дней не смотрела на нового химика, а
сидела в моечной и терла пемзой какие-то безнадежно заржавевшие банки из-под
каустика. Среди девиц по этому поводу было много смешных разговоров.

III
После гудка в лаборатории остались три человека. Остальные стремглав
бежали домой. Митницкая спешила к ребенку, Колесниченко должна была
пообедать, переодеться и снова поехать в город на вечерние курсы по
стенографии, а жила она за Москвой, в Лосиноостровской. Это было нелегко --
четыре раза в день ездить поездом.
Хромой Петров и худенькая Кратова учились на курсах иностранных языков.
Рабочие с экспериментальной установки - голубоглазый Рамонов и рябой
Гизатулин - спешили на рабфак, второй Петров (о нем говорили: "тот, который
заикается") ездил ежедневно бриться на Серпуховскую площадь. Там в
парикмахерской работала мастером девушка, в которую он был влюблен. На
бритье уходила почти треть жалованья. Петров вел себя в парикмахерской, как
иностранный турист, но зато дела шли хорошо; мастер был уже с ним в кино, и
они собирались в выходной день поехать за город, к тетке Петрова.
В лаборатории остались три человека: Кругляк, новый химик и Нюра.
Кругляк сидел в своем кабинете, заваленный карандашными стержнями, и,
выпятив нижнюю губу, испытывал их на излом, цвет черты, на истираемость и
раскрашивание.
Он составлял таблицы, стараясь вывести закономерность, связывающую
рецептуру с качеством стержней.
Но стержни ломались при ничтожных нагрузках, цвет черты у них был
бледно-серый, и крошились они прямо-таки ужасно.
Работницы из упаковки, подняв головы к не доходящей до потолка
перегородке, помирали от смеха, слушая, как Кругляк, вслух соображая что-то,
жаловался и матерно ругался. Потом, сорвавшись с места, он побежал в цех и,
стоя у двери лаборатории, крикнул:
- Когда будете уходить, проверьте хорошенько краны, выключите муфели,
а ключ не сдавайте в будку, - я вернусь через пару часов, положите его в
краскотерку.
Он пошел в графитный цех, где происходил обжиг стержней, и вместе с
длинным грязным немцем Шперлингом, мастером обжига, ходил вокруг печи,
регулируя подачу нефти в форсунки, скорость движения тиглей, следя за
термопарой.
- Ну что, Шперлинг, - с тревогой говорил Кругляк, - и после этого
обжига опять напьешься?
- Ganz moglich, (вполне возможно - по-немецки)-- отвечал Шперлинг
и
вытирал пальцами свой всегда мокрый нос.
У него был заведен обычай: после каждого неудачного обжига напиваться и
пьяным приходить к фабрике. Он сидел на скамеечке перед контрольной будкой и
жаловался сторожам на печь, грозил в сторону цеха кулаком, сморкался,
вытирал слезящиеся глаза и кричал:
- Не du... - и добавлял три русских слова.
Вот и теперь они хотели получить графит чертежного карандаша. Кругляк
сам составлял рецептуру с такой придирчивой точностью, точно расфасовывал
лекарства в аптеке, но после обжига уже во второй раз вместо чертежных