"Василий Семенович Гроссман. Добро вам!" - читать интересную книгу автора

девятнадцатого века, шагнувших в Ереван вместе с русской пехотой. Их я
увидел в свой первый ереванский день.
Внутренний двор! Вот душа, нутро Еревана... Плоские крыши, лестницы,
лестнички, коридорчики, балкончики, террасы и терраски, чинары, инжир,
вьющийся виноград, столики, скамеечки, переходы, галерейки - все это
слажено, слито, входит одно в другое, выходит одно из другого... Десятки,
сотни веревок, подобно артериям и нервным волокнам, связывают балкончики и
галерейки. На веревках сохнет огромное, многоцветное белье ереванцев - вот
они, простыни, на которых спят чернобровые мужья и бабы, вот они,
просторные, как паруса, лифчики матерей-героинь, рубашонки ереванских
девчонок, кальсоны армянских старцев, штаны младенцев, пеленочки, парадные
кружевные покрывала. Внутренний двор! Живой организм города со снятыми
кожными покровами - тут видна людская жизнь: и нежность сердца, и нервные
вспышки, и кровное родство, и мощь землячества. Старики перебирают четки,
неторопливо пересмеиваются, дети озоруют, дымят мангалы - в медных тазах
варится айвовое и персиковое варенье, пар стоит над корытами, зеленоглазые
кошки глядят на хозяек, ощипывающих кур. Рядом Турция. Рядом Персия.
Внутренний двор! В нем связь времен - нынешнего, когда четыре мотора
самолета "ИЛ-18" доставляют из Москвы в Ереван за три с половиной часа, и
времени караван-сараев, верблюжьих троп...
И вот я стою, воздвигаю свой Ереван - я перемалываю, дроблю, впитываю,
втягиваю розовый туф, базальт, асфальт и булыжник, стекло витрин, памятники
Абовяну, Шаумяну, Чаренцу, лица, говор, бешеную прыть легковых машин,
ведомых бешеными водителями...
Я вижу сегодняшний Ереван с его заводами, его обширными кварталами новых
многоэтажных домов для рабочих, с его пышным оперным театром, с драгоценным
хранилищем книг - Матенадараном, с великолепными розовыми школами, с
научными институтами, с гармонично и грациозно построенным зданием Академии
наук. Эта Академия прославлена светлыми армянскими учеными головами.
Я вижу Арарат - он высится в голубом небе, мягко. нежно очерченный, он
словно растет из неба, а не из земли, сгустился из облаков и небесной
синевы. На эту снежную, голубовато-белую, сияющую под солнцем гору смотрели
глаза тех, кто писал библию.
Ереванские стиляги любят костюмы черного цвета... Снабжение тут хорошее: в
магазинах много масла, колбасы, мяса. Ох и хороши армянские девицы и
молоденькие дамочки! Удивительное дело: стоит старухе, деду поднять руку - и
водители останавливают автобусы; люди здесь добры и сердобольны. По
тротуарам идут прелестные ереванки, стучат высокими тонкими каблучками, а
рядом франты в шляпах ведут овечек, купленных к празднику, овечки идут по
тротуару, стучат копытцами, и дамы стучат модными каблучками, а кругом
архитектура, неоновый свет, овечки чуют свою смерть, некоторые упираются
ножками, и франты, боясь запачкать костюмы, подталкивают их, овечки, полные
предсмертной тоски, ложатся на тротуар, и франты в шляпах, боясь
запачкаться, поднимают их; овечки в предсмертной тоске сыплют черные
горошины... Женщины с добрыми лицами несут за лапы кур, индеек, маленькие
головки птиц свисают вниз, затекли, наверное, очень болят, и птицы выгибают
шеи, чтобы хоть немного уменьшить свои страдания перед смертью. Их круглые
зрачки смотрят без укора на Ереван, в их маленьких закружившихся,
затуманившихся головках тоже возникает, строится город из розового туфа...
Я, владыка, созидатель, хожу по Еревану, я строю его в душе своей, тот