"Василий Семенович Гроссман. В большом кольце" - читать интересную книгу автора

Обмотанная бинтами Анастасия Ивановна сказала:
- Ушел он, верно, от нее.
Тогда Клава сказала:
- Что ж, ушел так ушел. Значит, постыла ему прежняя жизнь... - и
мечтательно добавила: - Вот, к примеру, нам, работникам торговли, что
фордзон, что Керзон - все ровно. Одно у нас удовольствие - любовь.
Это было утро. Солнце, отдохнув за ночь, ясно светило на больничных
стенах, на мисочках с манной кашей, на белых кружках с чаем, на суднах,
глядящих из-под кроватей. Утро было в беспричинной легкости, в тревожном
сердцебиении, в ожидании долгой жизни, охватившем Машу.
Потом был обход. Доктор подошел к Маше, и девочка почувствовала покой и
счастье, когда его теплая большая рука гладила ее волосы. Он был
одновременно седой и лысый, русский и татарин, угрюмый и добрый, бедный, в
худых башмаках, и важный, очень важный.
- Пусть папа с мамой придут ко мне, - попросила Маша.
Доктор сказал:
- Это никак не получается, у нас карантин по случаю вирусного гриппа.
Когда доктор ушел, старуха Варвара Семеновна сказала:
- Ох, и нравится мне доктор.
- Что ж ты ему не призналась? - спросила Петровна.
- Народу много, постыдилась.
- Эх, Варвара, чего любви стыдиться, - сказала Петровна и раздула широкие
ноздри широкого носа.
И так это было удивительно Маше, что две семидесятилетние старухи говорили
про любовь, то ли смеясь, то ли всерьез.
Потом женщины говорили про заработную плату, и в разговор вошли санитарки,
готовившие больных к обеду, стали сильно жаловаться. А потом одна из
санитарок, Лиза, самая старшая и некрасивая, поставила поднос с мисочками
супа на подоконник и показала, как в молодости танцевала.
И все развеселились.
А когда стало темнеть, на Машу напала тоска. В палате было тихо, бабушка
Варвара похрапывала, порезанная Анастасия во сне чавкала. Видимо, этот
слюнявый звук раздражал Петровну, она сказала:
- Эй, ты там, чего плямкаешь губами, блины, что ли, ешь?
Лицо у Петровны было бровастое, суровое и, несмотря на то что она долго
лежала в больнице, казалось загорелым.
Анастасия Ивановна не отзывалась, продолжала спать.
Вкрадчиво, негромко заговорила Тихоновна. Она, видимо, побаивалась
Петровны и старалась понравиться ей, заинтересовать ее своими рассказами.
Тихоновна, Маша в первые же часы заметила это, с каждым по-своему говорила:
по-особому с санитаркой, по-особому с Петровной, а с дежурной сестрой уж
пела, пела. Когда она рассказывала о своей жизни в работницах Клаве или
порезанной Анастасии, она все украшала:
- Рыбки красивые в аварии плавают, а шубу он ей справил из нутры, чистая
нутра, восемь тысяч отдал. А цветов этих, цветов...
Разговаривая со старухой ткачихой, она рисовала совсем по-другому:
- А что у них за жизнь, придет домой, уклюнется в книгу, а на нее и не
посмотрит... К богатым отложка и днем и ночью, без отказа едет... А болезнь
у них одна: напупенятся так, что дышать не могут. В машину садиться идет -
распузанится, как гусь. Вот и мой хозяин последний - пришел со службы,