"Василий Семенович Гроссман. Тиргартен" - читать интересную книгу автора

сохранивших верность свободе.
Ночью из зоологического сада доносились органное рычание львов, бронхитные
голоса тигров, лай шакалов. Рамм по голосу отличал, что старый лев Феникс
растревожен новолунием, что тигрица Лиззи, недавно родившая двух тигрят,
пытается раздвинуть решетку, вывести на свободу детей - пусть поиграют при
молоденькой, зеленой луне. Эти рычания, хрипы, урчания, кашель, лай были так
милы, безобидны по сравнению с теми звуками, которые порождал ночной Берлин!
Однажды к Рамму пришел сын его умершего друга Рудольф. Рудольф служил в
охранных отрядах, но его демобилизовали вчистую: у эсэсовца оказался
кавернозный туберкулез. Он просидел у Рамма несколько часов, и оттого ли,
что много выпил, оттого ли, что чувствовал близкую смерть, а старик,
сидевший рядом с ним, соединил в себе все хорошее, что хранила память
эсэсовца об отце, матери, детстве, он рассказал Рамму то, чего не
рассказывают на исповеди. Трясясь от кашля, обнажая черные и золотые зубы,
харкая в бутылочку оранжевого стекла, ругаясь, утирая пот, всхлипывая, он
сиплым шепотом рассказывал о газовых камерах и кремационных печах Освенцима,
о том, как травили газом огромные толпы детей и женщин, о том, как сжигали
их тела и удобряли их пеплом огороды.
Рамм смотрел на худого парня в мундире без погон, и казалось, что от этого
больного эсэсовца, которого он когда-то мальчиком держал на руках и катал на
спине, пахнет трупами и горелым мясом. И самое скверное заключалось в том,
что Рудольф не был чудовищем, он, в общем, был человеком. А в детстве был он
славным, добрым мальчиком. Но, видимо, не только жизнь делает людей
ужасными, и люди делают ужасной жизнь.
Ночью старик встал с постели, оделся и под вой сигналов воздушной тревоги
пошел в блок хищников. Там просидел он почти до рассвета. Он вглядывался в
больные, слезящиеся глаза старика льва Феникса; в расширенные, как у всех
кормящих матерей, глаза тигрицы Лиззи; в красно-карие, кажущиеся безумными
глаза старой, начавшей сильно седеть гиены Бернара. Ничего плохого он не
увидел в этих глазах. А на рассвете, возвращаясь домой, он зашел в
обезьянник. Фрицци спал, лежа на боку, подложив под голову кулак, и не
слышал, как подошел к нему Рамм.
Губы гориллы были приоткрыты, обнажились огромные клыки, и морда его могла
показаться страшной.
Видимо, знакомый запах дошел до спящего животного, и оно, не просыпаясь, в
сновидении, а может быть, еще как-то, воспроизвело в подвалах своего
подсознания образ любимого существа. Губы во сне тихонько зачмокали, и лицо
приняло то чудное выражение, которое бывает лишь у маленьких детей, когда
они просыпаются, но еще не проснулись и все же чувствуют тепло, запах,
улыбку склонившейся над ними матери.
Сколько в животных было простоты! Как они любили своих сторожей! А ведь
сторожа обкрадывали их. Но Феникс радовался, слыша скрип ботинок сторожихи,
хотя ботинки эти были куплены за счет Феникса. Да не только ботинки! Брючки
для внуков, фартучки для внучек, мотки шерстяных ниток для вязания - все
покупалось за счет обездоленных. Сторожа оправдывали такие дела тем, что
жалованья едва хватает на еду, а уже одеться на эти деньги никак нельзя. Что
ж тут делать? И Рамм был грешен перед животными. И он хаживал на рыночек у
северной стены зоопарка, куда приходили любители животных, покупали у
сторожей корм для своих белок, кроликов, птиц, тропических рыбок.
Рамм любил выпить...