"Василий Семенович Гроссман. Молодая и старая" - читать интересную книгу автора

что ей удобно, а дочь ее не спит на мягком.
Утром Гагарева спросила:
- Как спали, товарищ Горячева? Я вот последние годы плохо сплю в поезде:
чувствую себя разбитой, как после тяжелой болезни. - Лицо ее припухло, веки
были красные.
- Вы от дочери письма получаете? - вдруг спросила Горячева.
Гагарева смутилась:
- То есть как вам сказать, я ведь с ней вообще связи не поддерживаю
официально, между нами общего - ничего. Но вообще-то я знаю, она в
Казахстане работает, подала на пересмотр.
Было душно, но окно пришлось все же закрыть из-за пыли. Созревшие поля
стояли широко вокруг. Вечером, после Харькова, они проезжали места, где
началась жатва. На полях стояли комбайны и грузовые автомобили... "Ведь я на
них работала", - сказала Горячева, и ее сердце сильно забилось.
Дом отдыха для ответственных работников был невелик, но очень удобен.
Каждый отдыхающий имел отдельную комнату. К обеду давали приятное
виноградное вино, всякий мог выбрать себе блюдо по вкусу. Даже сладких было
несколько - мороженое, крем, налистники с вареньем. В доме отдыха Горячева
редко разговаривала с Гагаревой - они жили на разных этажах, да, кроме того.
Гагаревой часто нездоровилось, и тогда ей носили еду в комнату. По вечерам,
когда становилось прохладно, Гагарева, накинув на плечи платок, с книжкой в
руке прогуливалась по кипарисовой аллее над морем, ходила она маленькими
шажками, часто останавливалась, чтобы передохнуть, или садилась на каменную
низенькую скамеечку. Собеседников у нее не было, - одна лишь работавшая в
доме отдыха старушка докторша Котова часто заходила к ней в комнату, и они
подолгу разговаривали. Иногда Гагарева после ужина заходила к ней.
- Я здесь как в детском саду, - пожаловалась она, - не с кем говорить.
- Да, действительно, детский сад, - согласилась Котова, - в августовском
составе нет ни одного отдыхающего старше тридцати лет. За исключением меня.
Гагарева вспомнила, как весело было в 1931 году в этом же доме отдыха, - в
гостиной устраивались вечера воспоминаний, находились любители - певцы,
музыканты, читали вслух, спорили по вопросам литературы.
- Да, да, - соглашалась Котова, - публика была интересная, но мне иногда
круто приходилось. Тут один отдыхал - красивый, с русой бородой, у него было
лежачее сердце, немного ожиревшее, и нарушенный несколько обмен веществ,
подагрические боли в суставах левой руки, вот я уже и забыла его фамилию и
где он работал, болезни не опасные, но сколько он мне крови испортил, как он
был капризен, избалован, я даже рапорт написала в Санупр, чтобы меня
освободили.
- Ах, я знаю, о ком вы говорите, - сказала Гагарева, - его уже нет, он был
начальником краевого земельного управления в период сплошной
коллективизации. У нас на активе как раз много об этом говорили.
- Ну бог с ним, - сказала Котова, - я уж не знаю, но здесь он был
невыносим. Ночью как-то меня разбудили, позвали к нему. Сидит на постели:
"Доктор, меня мутит". Я уж тогда не утерпела: "Вы объелись за ужином, стыдно
вам должно быть беспокоить меня, старуху, ночью".
- Да, - задумчиво проговорила Гагарева, - всякие бывают люди.
Котова жила одиноко, и Гагаревой нравилась ее беленькая, чистая комната,
маленький "отдельный" садик перед окнами. Этот садик ей казался приятней
богатого и большого парка, и она охотно сидела на ступеньке - с книжкой,