"Василий Семенович Гроссман. Молодая и старая" - читать интересную книгу автора

развлекала эта легкая и тревожная стремительность, с которой предметы, люди,
животные возникали, росли и вмиг исчезали. На даче жила мать Степаниды
Егоровны, Марья Ивановна, две племянницы - дочери покойной сестры, Вера и
Наташка. Дача была роскошная, восьмикомнатная, и в ней, кроме семьи
Степаниды Егоровны, жило еще одно семейство ответственного работника. До
1937 года дачу занимал бездетный человек, некий Ежегульский, с женой и
стариком отцом. Ежегульский был арестован как враг народа: уже второй год
семья Горячевой жила здесь, а о Ежегульском и воспоминания не осталось,
разве только то, что перед окнами росли посаженные его отцом желтые лилии.
Да еще сосед Степаниды Егоровны - один из руководителей Наркомсовхоза
Сенятин - как-то показал ей найденный им в сарае большой ящик, полный шишек.
Каждая шишка была завернута в особую белую бумагу и обложена ватой - тут
были огромные, как странные птицы со вставшими дыбом деревянными перышками,
с выступившими янтарными каплями смолы, были крошечные шишечки, поменьше
желудя, были южные - с Средиземного моря, были с далекого сибирского севера.
Все эти сотни шишек собрал бывший жилец дачи. Что-то очень смешное было в
этих больших и крошечных, чинных шишках-куколках, аккуратно завернутых в
бумажки и в вату. Степанида Егоровна переглянулась с Сенятиным, и оба
покачали головами я усмехнулись.
- Что ж с ними, в плиту только, - сказала она, - самовар такими гранатами
не поставишь, ни в какую трубу не полезет.
- Нет, зачем в плиту, ты, товарищ Горячева, несознательная - это
представляет ценность для ботаника, я ящик сдам юным натуралистам, то есть
юннатам, либо - в музей.
Машина подъехала к даче, и, пока Степанида Егоровна уславливалась с
шофером, ей навстречу выбежали Вера и Наташка, а следом за ними шла бабушка
Марья Ивановна. Шофер поставил машину на зеленую, тенистую полянку подле
ворот, словно автомобилю было приятней и веселей стоять на свежей траве под
лиственной тенью. Шофер медленно обошел машину, ударил сапогом по упругой
покрышке, не для проверки, а для того, чтобы доставить себе удовольствие,
протер рукавом стекло, покачал головой и, отойдя к забору, лег на траву. От
машины пахло бензином и горячим маслом, шофер с удовольствием вдыхал этот
запах и думал: "Нагрелась, вспотела..."
Он начал дремать, когда мимо него прошла старуха Марья Ивановна с ведром.
- Вода у нас плохая, тухлая, мы для варева ее не берем, - скачала Марья
Ивановна, останавливаясь возле шофера. Он ни о чем не спрашивал ее, но она
стала рассказывать, что вода бы и у них была хорошая. Но из-за злой
соседской собаки никто к колодцу не ходит, и вода тухнет. "Болеет колодец,
как корова недоеная", - сказала она.
- Что ж, мамаша, вы сами по воду ходите? - с укоризной и насмешкой сказал
он. Он посмотрел на ее худое, коричневое лицо, на серые от седины волосы и
проговорил: - Ответственные работники, а старуху за водой гоняют, вам уж лет
шестьдесят, наверное...
Старуха не помнила, сколько ей лет. Когда ей хотелось, чтобы соседки
удивлялись, как она легко носит воду, стирает, моет полы, она говорила, что
ей - семьдесят один, а в поликлинике записала, что ей - пятьдесят девять
лет, и дочери говорила, что пятьдесят девять, чтобы та пожалела, когда мать
умрет: а то ведь скажет - пожила, куда ж больше. Она вздохнула и сказала
шоферу:
- Восьмой десяток, милый, восьмой десяточек.