"Иван Громов. На перекрестке времени" - читать интересную книгу автора

взгляд холодный и твердый. Когда они остались вдвоем, Ефремов
принес тулуп и подпорол подкладку.
- Ты уж меня, Сашенька, извини - но деваться мне некуда. Видишь
ли, за помощью могу только к тебе, ибо доверять теперь, сам
знаешь, никому нельзя.
Просунув руку по локоть под подкладку, он стал срезать что-то,
пришитое к одежде изнутри, а потом, одну за другой, выкладывать
на стол тяжелые кожаные колбаски.
- Тут золото и немного камней. Чьи и зачем - ты не должен знать.
Надо спрятать.
Александру Александровичу хотелось никогда не слышать этих слов.
Но Ефремов не хотел замечать, что тот боится:
- Я бы ни за что не попросил, но мне нужно срочно уносить ноги,
а я даже ходить нормально не могу в этом саркофаге, - Ефремов
встряхнул тулуп. - Когда мы вернемся - тебе зачтется. А нет -
заберешь ценности себе. Тогда уж все равно...
Они неумело вскрыли пол на кухне. Впрочем, это неумение не
отразилось на результатах их затеи. Почему-то ни в тот год, ни
потом, когда жизнь вообще пошла неряшливая, никто не придал
значения царапинам на половицах, напоминающих о той ночи, когда
в опилках под полом припрятали тяжелый, схваченный шпагатом
сверток.
Рано утром Ефремов ушел. Он никогда больше не переступал
знакомого порога. Подобно многим другим людям, с которыми свела
меня судьба, Ефремов исчез навсегда.
В апреле дрова кончились. В комнатах было холодно и простудливо.
Тогда я впервые почувствовал, что заболеваю: сырыми сквозняками,
холодными дыханиями, в которых, к моему стыду, слишком явственно
чувствовались запахи погреба, неуюта, сырого кирпича и
подмоклого дерева. Может быть, поэтому Александр Александрович в
мае решил вдруг собираться на юг, к родственникам. Он стал
хлопотлив, писал письма, спорил с женой. Она решительно не
хотела ехать, боясь дороги и неизвестности, потом внезапно
согласилась, уступая, однако, не доводам мужа, а общему кочевому
настрою той весны, когда из голодного города потянулись обратно
в разоренные усадьбы бывшие помещики, чтобы там на подножном
корму дотянуть до нового урожая. Перед отъездом Наталья
Андреевна прошлась по комнатам, всплакнула. Она объясняла эти
слезы привязанностью к родному гнезду. Я - ее жалостью к себе, к
сыну, и тем страхом, который внушают людям все более грозные
признаки разгорающейся гражданской войны.

2.

Одиночество меня испугало. Я впервые ощутил заброшенность, как
множество звуков, на которые прежде не обращал внимания: поскрипывала сама
собою лестница на второй этаж, противно шелушился подоконник библиотеки, в
кухне, кажется, завелись мыши и оттуда постоянно слышался шорох. Где-то
сочилась вода. Я вдруг понял, что подвержен разрушению. Что оно уже
началось. Давно. С той самой отскочившей половички...