"Иван Громов. На перекрестке времени" - читать интересную книгу автора

обосновались семейные. В просторной гостиной поселились студенты
младших курсов. Их было много, они жили кучно и неряшливо.
Наверху вольготно, по четыре в комнате, размещались
старшекурсники. Студенты жили бедно, весело, дружно, питались
вскладчину и увлекались политикой. Наличие в первом этаже
семейных не могло, впрочем, не откладывать свой отпечаток на
быт. Случалось, что к первокурсникам в гостиную врывалась бойкая
Любка, жена крутолобого Попова, и кричала рассерженно:
- Что же, сударики мои, в сортире я должна ясным соколом сидеть?
Напрудонили, а я за вами убирать буду, а?!
Первокурсники понимали, что у нее с Поповым что-то опять не
ладится, и не обижались на нее.
В разногласиях политических всегда повинен был троцкист
Абрикосов. Жаль, что никто никогда уже не услышит споров той
далекой поры: накал страстей иссяк, и скоро о действующих лицах
Великой Дискуссии станут судить лишь по отрывочным цитатам. Но
я-то помню все так, как будто это было вчера - этих ребят,
раскрасневшиеся лица, папиросный дым, эти попытки отыскать
безусловную истину, формулу социального совершенства на
страницах синеньких брошюрок, в которых текст предваряли
изображения вождей, становившиеся, в свою очередь, едва ли не
главными аргументами в споре. Схоластические попытки словесно
предопределить судьбы мира всегда казались мне бесплодными:
сложнейшая классификация политических оттенков требовала времени
и азарта, споры истощали и то, и другое, рождая, однако, не
истину, а все новые и новые поводы для споров. И газеты
миллионными тиражами производили на свет политические штампы -
необходимый для споров инструментарий. Иногда мне казалось, что
эта словесная игра зародилась где-то в высших сферах и тысячи ее
участников - лишь хитроумное условие, гарантия того, что игра не
исчахнет, а будет шириться в геометрической прогрессии, вбирая в
себя все новых игроков. Слова накапливались, уплотнялись,
срастались в суровую ткань с устрашающими картинами взаимного
уничтожения, повергнутых кумиров и торжествующих победителей,
овеваемых красными стягами.
Но жизнь, к счастью, рушила эти схемы: студенты прекрасно
уживались под одной крышей, вместе ходили на лекции и готовились
к зачетам, занимали друг у друга деньги в долг. Троцкист
Абрикосов, обвиняемый во многих ересях и даже просто в
большевистском неверии, тем не менее с воодушевлением ходил на
субботники, вел ликбез на фабрике "Красная Роза" и упрямо
конспектировал Маркса. И хотя споры действительно разъединяли
их, хотя вражда не ограничивалась только словесными баталиями -
одного оратора оппозиции попросту закидали галошами, а другому
боевым кордоном преградили путь в университетские аудитории, -
жизнь, в отличие от газет, не исчерпывалась ею.
Что влекло Абрикосова к опальному вождю, никто не знал. Я думаю,
он просто принадлежал к той редкой породе людей, что при любых
обстоятельствах предпочитают оставаться в меньшинстве, видя в
этом залог своей самостоятельности. Так или иначе, его уважали.