"Линда Грант. Все еще здесь " - читать интересную книгу автора

все, что смогу.
- Джо, - сказала мне Эрика тогда, на кухне, восемь месяцев назад, когда
нашему супружеству пришел конец. Я принюхивался к молоку в открытом пакете -
пытался понять, не от него ли на кухне воняет плесенью; потом повернулся,
чтобы достать хлеб из тостера, и тут она сказала: - Джо, я больше так не
могу. Дело не в тебе, просто мне кажется, я прошла ту жизненную стадию,
когда мне нужен был муж. Теперь я хочу жить самостоятельно, просыпаться
одна, читать газеты одна. Хочу слышать собственные мысли. Хочу узнать, кто
я, когда я не "миссис Эрика Шилдс".
Я так и сел - с разинутым ртом и с тостом в руке. И, когда наконец смог
заговорить, воскликнул:
- Эрика, неужели ты готова все пустить в трубу из-за таких долбаных
банальностей?
...И все же в одном смысле одиночество оказалось для меня благотворно -
заставило задуматься над вопросом, которым столько лет мучила себя и меня
моя жена. Что дала мне армия? Как случилось, что паренек, всего каких-то
месяца два назад валявшийся на травке под калифорнийским солнышком, твердо
убежденный, что война во Вьетнаме - глупость, преступление и позор,
участвовать в котором он не станет, но еще не понимающий, что из этого
решения неизбежно вытекает изгнание, и, по иронии судьбы, служба в армии
другой страны, и война с другим врагом, - как, спрашиваю я, этот трусоватый,
туповатый (и, кстати сказать, вечно обкуренный) парнишка превратился в меня
нынешнего - человека, точно знающего, чего он хочет и как этого достичь?
Много лет я об этом вообще не задумывался. Времени не было. Свое дело,
трое детей - не до того, чтобы копаться в прошлом. Однако разрыв с Эрикой
заставил меня задать себе новые вопросы, заставил заняться самокопанием,
вообще-то мне чуждым. Жизнь моя несется вперед, словно поезд-экспресс, и по
большей части я не анализирую прошлое, а наслаждаюсь настоящим. Но теперь я
поставил перед собой задачу: понять, в самом ли деле, как думает Эрика, меня
нынешнего создала военная служба. Сидя в одиночестве в ливерпульской
квартире, я вспоминаю те годы, и они возвращаются пронзительно и живо,
словно все это произошло на прошлой неделе. Словно прошлое и вправду никуда
не уходит. Оно прячется в нас, как в матрешке: снимаешь слой себя настоящего
и находишь под ним себя прошедшего, маленького розоволицего гомункулуса -
юного Джозефа Шилдса, в один прекрасный день получившего повестку и
явившегося на призывной пункт.
Когда я решил, что во Вьетнам не пойду ни за что, стало ясно, что
выбирать придется между двумя укрытиями: Канадой, где я никого и ничего не
знал, и Израилем. Я выбрал Израиль. Не из сионистских соображений: это
предложил отец, и я пошел на компромисс, чтобы не разочаровывать его
окончательно своим пацифизмом. Такое решение он мог понять и принять. Я,
разумеется, не помню, но ясно представляю, как осенью сорок седьмого они с
мамой стояли, рука в руке, слушая новости по радио, и лица их озаряла
радость при мысли, что Соединенные Штаты подали голос за создание еврейского
государства - словно выдали нашему народу удостоверение личности. ("Но,
папа, - спросил я его пару лет назад, во время одного из наших споров об
Израиле, - как же вы собирались уживаться с палестинцами?" - "Джо, какие там
палестинцы! Мы о них и не вспоминали. После всего, что нам пришлось
пережить..." - "Да, но...") Я понимал, что в армии так или иначе служить
придется, но что придется и воевать - ни мне, ни отцу в голову не приходило.