"Александр Степанович Грин. Телеграфист из Медянского бора" - читать интересную книгу автора

казалось, самое важное и страшное, Елена перевела дыхание, раскрыла еще
шире темные, затуманенные волнением глаза и тихо, почти торжественно
сказала то, что хлестнуло ее в мозг порывистой, содрогнувшейся жалостью к
чужой, гонимой и непонятной жизни.
- Если правда... если правда... то как же вы? Вас поймают... и вот...
казнят!
- А вам что? - грубо и неожиданно для самого себя, наслаждаясь этой
грубостью, сказал Петунников, с нервной улыбкой отступая к дверям. - Не вас
же повесят, я думаю! И вообще... чего вы волнуетесь?..
Сказав это, он почувствовал темную, тихую жалость к себе и выпрямился,
бешеным усилием воли растаптывая нудную, тоскливую боль заброшенности и
утомления. Говорить было уже нечего, и он понимал это, но продолжал стоять,
как будто молчание, а не слова, могло разорвать внезапную тяжесть,
ступившую твердой, жесткой ногой в напряженную тишину. И когда Петунников,
механически направляясь к выходу, сказал коротко и тихо "прощайте!" -
оглянулся на бледное лицо маленькой встревоженной женщины и вдруг
решительно и быстро пошел вперед, - ему показалось, что не он, а кто-то
другой сказал это последнее слово... Кто-то, ждавший ответа, простого и
ясного, на мучительный приступ слабости, злобы и тоски...
Он шел почти бегом, не оглядываясь, все быстрее и быстрее, с тяжелым,
больным озлоблением на всех и на себя самого, затравленного, беззащитного
человека. Голубой полдень ткал вокруг жаркие сетки теней, провожая его с
невысокой террасы неотступным, пристальным взглядом женщины.
- Погодите! - слабо закричала она, пытаясь что-то сообразить. -
Постойте!..
Голос ее прозвучал высоким, неуверенным выкриком и стих, перехваченный
солнечной тишиной. Торопливо и остро, как немой взволнованный человек,
бессильный заговорить и порывисто двигающий всем телом, стучало сердце,
зажигая тоскливое, темное раздражение. Было томительное желание зачем-то
нагнать, остановить этого, ставшего вдруг таинственным, жутким, кого-то
обидевшим и кем-то обиженным человеком, тщательно рассмотреть его
загорелое, обыкновенное лицо, казавшееся теперь хитрой, безжизненной
маской, под которой спрятан особенный, редкий, пугающе-любопытный мир. Она
даже задрожала вся от жгучего нетерпения и острого, мучительного
беспокойства. Не было телеграфиста, а был и ушел кто-то невиданный, как
дикий, тропический зверь, унося с собой свою тщательно огороженную,
неизвестную жизнь, о которой вдруг неудержимо и страстно захотелось узнать
все.
Смутные, бесформенные мысли громоздились одна на другую, сталкивались
и бесследно таяли. Он был здесь, сидел, ел - и притворялся. Смотрел на нее
- и притворялся. Говорил любезности - и притворялся. Все было в нем ложь:
каждый шаг и жест, взгляд и дыхание. И думал он свое, особенное, был и
здесь и не здесь, он и не он... Нет! был он, уставший от долгого шатанья в
безлюдном лесу, неловкий и жадный, измученный и шутливый. И вдруг не стало
его, а ушел кто-то другой, вспугнутый неожиданной, понятной только ему
тревогой, странный и злой.
Елена растерянно смотрела в пустую зеленую глубину аллеи. Было жарко и
тихо, но в этой тишине остались глухие, безыменные желания, и глубокое
волнение женщины, заглянувшей испуганными большими глазами в огромную
сложность жизни, недоступной и скрытой. И было, вместе с бессилием мысли, с