"Аполлон Григорьев. Офелия (Одно из воспоминаний Виталина)" - читать интересную книгу автора

книжников спрашивал я, прав ли Ты, живущий во мне, страдающий во мне, живешь
ли Ты, вечно живущий, - а они встречали холодным циническим удивлением мой
вопрос, не понимая его, не чувствуя в нем нужды.
Они говорили: вот перед тобою предметы, - выбери себе любой и изучай
его, потому что каждый изученный предмет будет тебе хлебом.
Им нужен был хлеб животный...
Но они жили, они роились кругом меня, все эти люди, они были способны
жить: жизнь их была мне упреком.
Я презирал самого себя за то, что не мог, как они, привязаться к
чему-нибудь в общем распадении.
Я говорил тебе раз о Вольдемаре, {7} с которым мы жили как с братом, я
говорил тебе о влиянии на меня этого человека.
Вольдемар был старше меня, когда мы сошлись с ним впервые; он начал
жить слишком рано внешнею жизнию, до того рано, что вовсе позабыл о
существовании иной, внутренней жизни.
Другими словами, Вольдемар не верил в возможность лучшего, другого
чего-нибудь, кроме того, что им было уже прожито, а всем прожитым был он
пресыщен, все прожитое было ему гадко.
А между тем он был в полном цвете молодых сил, которые развились в нем
свободно и широко.
Он был хорош, как муж, но на устах его мелькала иногда обаятельная,
змеиная улыбка женщины. Минуты такой улыбки бывали редки, но они бывали. И
то не были минуты мечтательности, ибо мечтательность есть ожидание лучшего.
Нет! то был странный, непостижимый, противоречивый рассудку возврат
первоначальных детских снов, розовых сияний, какими окружен божий мир для
едва пробудившегося сознания. В нем была способность усыплять свое _я_ и во
время сна накидывать на него давно сброшенную оболочку.
В нем была способность обманывать себя, отрекаться от своего _я_,
переноситься в предметы.
Он был художник, в полном смысле этого слова: в высокой степени
присутствовала в нем способность творения...
Творения - но не рождения - творения из материалов грубых, правда, но
внешних, а не изведения извнутри себя порождений собственных.
Он не знал мук рождения идеи.
С способностию творения в нем росло равнодушие.
Равнодушие - ко всему, кроме способности творить, - к божьему миру, как
скоро предметы оного переставали отражаться в его творческой способности, к
самому себе, как скоро он переставал быть художником.
Так сознал и так принял этот человек свое назначение в жизни...
Страдания улеглись, затихли в нем, хотя, разумеется, не вдруг.
Этот человек должен был или убить себя, или сделаться таким, каким он
сделался... Широкие потребности даны были ему судьбою, но, пущенные в ход
слишком рано, они должны были или задушить его своим брожением, или заснуть,
как засыпают волны, образуя ровную и гладкую поверхность, в которой
отражается светло и ясно все окружающее.
Но я говорю тебе, что это сделалось не скоро, Я не видал человека,
которого бы так душила тоска, за которого бы я более боялся самоубийства.
Я любил его с безотчетною, нежною, покорною преданностию женщины - и
теперь даже это один человек в целом свете с которым мне не стыдно было бы
предаваться ребяческим, женским ласкам. Я боялся за него, я проводил часто