"Борис Грибанов. Женщины, которые любили Есенина" - читать интересную книгу автора

соперничающими поэтическими группами - символистов, акмеистов, футуристов. В
таких дремучих дебрях немудрено было и потеряться.
Появление в этой изысканной атмосфере никому не известного деревенского
паренька с его стихами могло бы пройти совершенно незамеченным, но Есенин
приехал в Петроград в исключительно благоприятный для него момент. Война с
Германией и Австро-Венгрией способствовала распространению панславянских
настроений и усилению интереса к крестьянству. Русская интеллигенция остро
ощутила свою ущербность и оторванность от земли и ждала спасения в
крестьянстве. Поэты Николай Клюев и Сергей Клычков уже успели
воспользоваться этими настроениями и надели на себя личины представителей
исконного крестьянства "от сохи", глубоко религиозного и
патриархально-примитивного, изображали из себя носителей неизвестных
столичным снобам духовных ценностей.
Чтобы быть замеченным, начинающему поэту Сергею Есенину не оставалось
ничего другого, как найти свое место в столичном маскараде. И надо отдать
ему должное - он чутьем понял нужное амплуа и сыграл свою роль с присущим
ему артистизмом. Он повел себя в этой ситуации этаким простачком с чисто
мужицкой хитрецой. Без стеснения рассказывал впоследствии Есенин Анатолию
Мариенгофу:
- Еще очень не вредно прикинуться дураком. Шибко у нас дураков любят...
Каждому надо доставить свое удовольствие. Знаешь, как я на Парнас восходил?
И Есенин весело, по-мальчишески захохотал.
- Тут, брат, дело надо было вести хитро. Пусть, думаю, каждый считает:
я его в русскую литературу ввел. Им приятно, а мне наплевать. Городецкий
ввел? Ввел. Клюев ввел? Ввел. Сологуб с Чеботаревской ввели? Ввели. Одним
словом, и Мережковский с Гиппиусихой, и Блок, и Рюрик Ивнев... к нему я,
правда, к первому из поэтов подошел - скосил он на меня, помню, лорнет, и не
успел я еще стишка в двенадцать строчек прочесть, а он уже тоненьким таким
голоском: "Ах, как замечательно! Ах, как гениально! Ах..." И ухватив меня
под руку, поволок от знаменитости к знаменитости, свои "ахи" расточая
тоненьким голоском. Сам же я... от каждой похвалы краснею, как девушка, и в
глаза никому от робости не гляжу. Потеха!
Есенин улыбнулся. Посмотрел на свой шнурованный американский ботинок (к
тому времени успел он навсегда расстаться с поддевкой, с рубашкой вышитой,
как полотенце, с голенищами, в гармошку) и по-хорошему, чистосердечно (а не
с деланной чистосердечностью, на которую тоже был мастер) сказал:
- Знаешь, и сапог-то я никогда в жизни таких рыжих не носил, и поддевки
такой задрипанной, в какой перед ними предстал. Говорил им, что еду в Ригу
бочки катать. Жрать, мол, нечего. А в Петербург на денек, на два партия
грузчиков подберется. А какие там бочки - за мировой славой в
Санкт-Петербург приехал, за бронзовым монументом...
Вот таким маскарадным русским молодцом предстал Сергей Есенин перед
Максимом Горьким в Петрограде где-то в 1915 году (Горький ошибочно относил
эту встречу к 1914 году - Есенин приехал из Москвы в Петроград только в
марте 1915 года). "Он показался мне, - писал Горький, - мальчиком
пятнадцати - семнадцати лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в
поддевке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки
Самокиш-Судковской".
Главной целью поездки Есенина в Петроград был Александр Блок. Он давно
мечтал представиться Блоку, прочитать ему свои стихи, выслушать его